(c приложениями и постскриптумом)
От автора: Питер Вирек (1916-2006) скончался на 90-ом году жизни – лето не пережив… Во сне.
Я стоял за американское “Нет”
Усам и Чингиз-хану.
Питер Вирек, Автобио.
Питер Вирек (Peter Viereck) после первой нашей встречи попал в больницу. Поскольку 88 и для Америки солидный возраст, я поспешил с предлагаемым портретом замечательного человека; забегая вперед, однако, должен сказать, что Питер, который сейчас готовится праздновать свое 90-летие, с тех тревожных дней выпустил новую книгу стихов и, можно сказать, дождался признания современников: “Нью-Йоркер” (номер от 24 октября 2005) посвятил большую статью “крестному отцу консерватизма”.
Руку первым протянул он – через Атлантику, прочитавши ‘Freischutz’, немецкий перевод моего первого, четверть века назад вышедшего романа “Вольный стрелок”. Но, переместившись из Европы в Америку, я отправился к нему скорее по причинам надличным. Виреку мы обязаны. Все. И не только за пожизненное интеллектуальное сопротивление смертоносным “усам” всех фасонов, но и вполне конкретно – за участие в американской судьбе последнего российского Нобелевского лауреата по литературе. Бродский, кстати сказать, был первый, кто еще в Ленинграде перевёл и пытался напечатать в Советском Союзе Вирека-поэта.
***
По эту сторону Атлантики есть выражения понятные, но непривычные. Американский оригинал. Американская икона. По отношению к фигурам шоу-бизнеса, возможно, и уместные, но применительно к человеку, который полвека профессорствует в глубинке штата Массачусетс?
Выражение эти с задних обложек его книг.
Поэт. Историк. Необычное сочетание для нашей культуры – да и любой другой. Вирек добился успеха и там, и здесь, став единственным в истории Америки стипендиатом Гугенхейма в обеих областях. Его дебютный сборник “Террор и декорум” вышел в год моего рождения – 1948 – и получил премию Пулитцера. Молодого поэта приветствовал сам Уильям Карлос Уильямс: “Талант Вирека взлетает прекрасной птицей… в самом чистом смысле – лирический, трепетный, четкий в чувстве”. Года к суровой прозе не склонили (впрочем, все непоэтическое, что параллельно выходит из-под его руки он именует “прозой”). “Удар сквозь маску”, “Первое утро”, “Дерево хурмы”, “Новые и избранные стихи”, “Стрелы в суть вещей”, “Волна и непрерывность”, “Дверь” – сборники эти подвигли на суждение и нашего Бродского: “Возможно, величайший стихослагатель современного периода, работающий сердцем, блистательный, яростный. Искусство Вирека – абсолютно новая форма искусства… Лучшее в Америке сегодня”.
“Прозу”, которая издается с 1941 года, представляют такие книги, как “Метаполитика: От романтиков к Гитлеру”, “Метаполитика: Корни нацистского разума”, “Метаполитика: От Вагнера и немецких романтиков к Гитлеру”, “Консерватизм пересмотренный: Восстание против Восстания”, “Консерватизм пересмотренный и Новый консерватизм: Что пошло не туда?”, “Консерватизм пересмотренный: Восстание против идеологии”, “Сон и ответственность: Прецеденты напряжений между поэзией и обществом”, “Позор и слава интеллектуалов”, “Консерватизм от Джона Адамса к Черчиллю”, “Человек неприспособившийся: Размышления о различиях между консервацией и конформностью”, “Неприспособившийся человек в эпоху сверхприспособленчества: Где пересекаются история с литературой”, “Консерватизм”, “Строгая дикость: Открытия в поэзии и истории”. Все эти труды принесли Питеру Виреку репутацию одного из основных теоретиков консерватизма и “выдающейся фигуры в американских культурных войнах настоящего и прошлого”.
Не оригинал ли?
Что касается иконы, здесь не все бесспорно. Возможно – в узких кругах. Согласно Майклу Линдту: “Питер Вирек – один из самых совершенных и несправедливо обойденных вниманием мыслителей XX столетия”.
Что, собственно, мы знали о консерватизме? В другие времена, на красной половине мира нас, приходивших в восторг от строчек вроде “Правый край спешит заслоном, он сипит, как сто сифонов, ста медалями увенчан, стольким ноги поувечил”, оттолкнуло бы само это слово. Но здесь, в Америке, когда Вирек начинал в конце 30-х, ситуация выглядела, как описывал один либерал, его антагонист: “Примерно из 140 миллионов людей в Соединенных Штатах, по меньшей мере 139 с половиной миллионов либералы, если их послушать… Редок гражданин, который может заставить себя сказать: “Естественно, я консерватор”… Американец скорее даст себя убить, чем провозгласит себя реакционером”.
Студент Гарварда, первыми же статьями в “Атлантик Мансли” бросивший вызов самодовольному либеральному большинству, был если не самоубийца, то, несомненно, диссидент. (Таким и остался; как сказал о нем Рандэлл Джаррелл (Jarrell): “Единственный человек из тех, кого я знаю, кто не мог бы написать анонимку – он подписывает даже свои бомбы”.)
Безрассудная дерзость юного бомбиста имела свой комплекс, к которому мы вернемся, описывая заокеанский вариант “бунта против отца”; не могу не заметить, однако, что Вирек чрезвычайно оживился, узнав, что моей “отцовской фигурой” был человек, с удовольствием повторявший: “Мы – твердолобые марксисты”. Стопроцентный сталинист.
