Первая книга
Когда умер мастер
Море было гладким, как зеркало. За последние два часа поднялся туман, и в той же степени, в какой серые шлейфы сгустились сначала в вздымающиеся облачные образования, а затем в тяжелые берега, которые вяло лежали, как дым, на поверхности воды, море сгладилось. Волны утихли, и ритмичный приглушенный хлопок, сопровождавший путешествие ЛЕДИ ТУМАНА монотонным хором последние тридцать четыре дня, стал тише и, наконец, прекратился.
Теперь корабль стоял на месте, плавания не было. Большие паруса, залатанные во многих местах, безвольно свисали со дворов, а влага собиралась на мачтах и канатах и стекала на землю маленькими сверкающими полосами. Это была тишина, жуткая, нервная тишина, окутавшая море туманом и окутавшая гладкий четырехмачтовый парусник. И это была не просто тишина, это было что-то еще. Ощущение — я знаю, это звучит безумно, но именно это я (и, вероятно, многие другие тоже) чувствовал в то время — как будто туман нес с собой что-то инопланетное и враждебное, что теперь на невидимых паучьих лапах ползло. на борту LADY OF THE MIST и проник в наши мысли и чувства.
Туман достиг и окутал корабль, и все, что находилось дальше десяти или двенадцати шагов, начало расплываться и терять субстанцию в туманной влаге, как если бы это было ненастоящее, просто картина из сна. Скрип и стон дерева были приглушены, и голоса экипажа доносились до нас, словно сквозь плотную невидимую пелену. Прямоугольник квартердека, закругленный с одной стороны, казался мне крошечным изолированным островком в огромном океане серой и ледяной тишины.
И было холодно. Мы отплыли из Нью-Йорка 19 июня 1883 года, и если я не потерял обзор где-то в Атлантике, то мы должны были быть 24 июля. «Середина лета, — подумал я. Несмотря на это, мои руки покалывали от холода, и мое дыхание казалось тонким облаком пара перед моим лицом, когда я говорил.
«Почему бы вам не пойти в каюту, мистер Крейвен?» — голос капитана проник в мои мысли, как будто издалека; Я изо всех сил пытался распознать в нем человеческий голос и отреагировать на него.
«Здесь чертовски холодно», — продолжил Баннерманн, когда я наконец повернулся к нему и посмотрел на него. В своем толстом черном пальто и шляпе, которую он носил вместо капитанской шляпы, он выглядел как дружелюбный пингвин. И каким-то образом он тоже был: коротконогий, удобный, всегда улыбающийся человек, который был слишком мягким и снисходительным, чтобы командовать кораблем. Я никогда с ним не разговаривал, но у меня сложилось определенное впечатление, что он получил эту должность еще случайно, и мне это не очень понравилось.
«Я лучше останусь здесь», — ответил я через некоторое время. «Этот туман беспокоит меня. Вы уверены, что мы не потеряемся и не наткнемся на риф?»
Баннерманн засмеялся. Его лицо было обернуто шарфом, и его голос был приглушен густой шерстью. Тем не менее, я почувствовал, что это был добродушный смех. Для Баннерманна и его людей мы с Монтегю были не чем иным, как двумя сухопутными жителями, которым было трудно определить нос и корму корабля. Я провел большую часть поездки рядом с ним и, вероятно, сильно действовал ему на нервы. Но, по крайней мере, он очень старался не показывать это.
«Мы почти в тридцати морских милях от ближайшего побережья», — ответил он. «Мне тоже не нравится этот туман, но он не опасен. Просто раздражает. — Он вздохнул, прошел мимо меня к перилам и прищурился, глядя на вздымающиеся серые облака. «Очень раздражает», — добавил он. «Но не больше.»
Я молчал. Я мог задать тысячу вопросов, но я почувствовал, что он не ответит, поэтому я просто встал рядом с ним в молчании и, как и он, посмотрел на море, на север, где находился наш пункт назначения. В этом тумане было что-то тревожное — если вглядеться в него достаточно долго, можно будет различить фигуры: лица и причудливые, странно искаженные тела, неживые руки, которые, казалось, тянулись к кораблю. Если бы этот туман не пришел, ЛЕДИ ТУМАНА добралась бы до Лондона по расписанию где-то на следующий день. Теперь нам, возможно, придется провести еще одну ночь в море; может и больше, если бы туман не ушел.
Но я старался не упоминать ни одной из этих мыслей. Баннерманн, наверное, объявил бы меня сумасшедшим.
«В самом деле, мистер Крейвен, — продолжал Баннерманн, не глядя на меня. «Тебе следует спуститься под палубу. В любом случае, ты ничего не можешь здесь сделать, кроме как сильно простудиться». Он на мгновение замолчал и продолжил более низким голосом, его голос явно изменился: «И я бы предпочел, чтобы кто-то был с мистером Монтегю». Он поднял глаза. Между его густыми серыми бровями появилась глубокая складка. «Как он сегодня?»
Я не ответил сразу. Когда я уезжал от Монтегю — почти четыре часа назад, перед рассветом — он спал. Он много спал, и, хотя его состояние не улучшилось, через несколько часов он не спал и мог говорить со мной или Баннерманном, он выглядел на удивление ясным и проницательным. В этом человеке было что-то странное.
«Без изменений», — сказал я через некоторое время. «Лихорадка не поднимается, но и не возвращается. Пора отвести его к хорошему врачу».
