Они завтракали втроем на террасе, а сонмы беззаботных птиц щебетали в саду. Кофе, сваренный в американском электрическом кофейнике, был отличным. Кусты роз посреди аккуратных кружков влажной коричневой земли безмятежно цвели на фоне розоватой, типично мексиканской стены. Шурин Мэриэн погрузился в страничку английского юмора с усердием маленького школьника, читающего занимательные истории, а Тереза, сестра Мэриэн, вполголоса весело обсуждала предстоящую поездку в Куэрнаваку на уик-энд. Ослепительная улыбка всегда отличала Терезу, и теперь, когда они вдвоем с мужем, вышедшим из призывного возраста, вели размеренную, ничем не омрачаемую, не обремененную детьми жизнь, эта улыбка отражала сущность их бытия.
Мэриэн открыла было рот, намереваясь рассказать сестре и шурину, что она делала накануне вечером, но, так ничего и не сказав, лишь молча откусила кусок бриоши. А дело было в том, что она снова и снова пыталась отыскать тот фильм, ту военную хронику, где она увидела Джерри, своего сына. Да и видела ли она его? Ей хотелось рассказать Терезе и ее мужу, что поездка в Мексику не рассеяла ее сомнений. Если бы она объяснила им, как ей необходимо увидеть этот фильм, они, возможно, помогли бы ей. Но потом она подумала — и от этой мысли, более четкой и определенной, ее уже не могли отвлечь ни беседа на террасе, ни еда, ни птицы, — что поиски фильма это только ее, ее кровное дело и она должна справиться сама, без чьей-либо помощи. Это понимал и муж Мэриэн, отпустивший ее одну: смысл поездки в Мексику как раз и заключался в том, чтобы она смогла вновь обрести себя, встать на ноги, вернуться к нему исцеленной.
В сущности, она не надеялась отыскать этот фильм, даже не представляла себе, как при своем жалком знании испанского языка она будет искать его. Но когда вчера вечером сестра и шурин впервые предоставили ее самой себе, она тут же схватила словарь, отыскала два слова— «cine» и «guerra» — и, добавив к ним вопросительный знак, обзвонила все кинотеатры подряд по списку в желтом разделе путеводителя. В одной из справочных мелодичный мексиканский голос ответил ей на превосходном английском языке, что следует спрашивать не «cine», a «noticias», и ей пришлось заново обзвонить половину списка. Теперь она знала, более или менее точно, что военная хроника идет в трех кинотеатрах. Вероятно, какие-то кинотеатры она пропустила, но по крайней мере есть с чего начать. Она не поняла, когда начинается хроника, так что ей придется отправиться в кино и пересидеть все, что бы там ни показывали. Вероятно, ей удастся за день побывать только в одном, поскольку Тереза так настойчиво пытается помочь ей обрести душевное равновесие; вряд ли она сможет отлучиться из дому больше, чем на пару часов.
«Олимпия», «Дель Прадо» и «Синэ Мехико». На плане, приложенном к ее красному путеводителю, она отыскала точное местонахождение всех трех. Она бы могла, конечно, просто нанять такси и назвать кинотеатр, но потом она подумала, что лучше поехать на своей машине и самой управлять событиями. Возможно, именно поэтому она поехала в Мексику на машине. Муж настаивал, чтобы она летела самолетом, но она наотрез отказалась, хотя и не могла объяснить почему. И он (будучи отчимом Джерри, он был связан с ее горем сложной системою нитей, а не одной, основной, как был бы связан родной отец) кротко согласился с ее решением и проводил до самого Мемфиса. Хотя они и не говорили об этом, она знала, что муж никогда не позволил бы ей уехать, если бы ее сестра не жила в Мексике и если бы он не был твердо уверен, что ей не удастся посмотреть «тот» фильм. Но последнее соображение не доходило до сознания Мэриэн, потому что она не могла даже допустить такой мысли.
Пять месяцев назад она получила извещение, что Джерри пропал без вести. Двадцати с половиной лет от роду. Его отец погиб тоже молодым на другой войне. Джерри было тогда семь лет, и ей пришлось растить его одной, это было нелегко, порой ноша оказывалась слишком тяжелой, но она всегда любила его. Быть может, правда, недостаточно. Она вторично вышла замуж, когда ему исполнилось семнадцать, но это уже не могло восполнить отсутствие отца в трудные годы переходного возраста, когда ему было двенадцать, тринадцать, четырнадцать лет. Таким образом, когда настало время ему идти в армию, он не был к этому готов. Он был растерян и испуган. А через полгода пропал без вести.
Она лишь смутно могла припомнить, что было с ней, когда она получила извещение. Она блуждала в кошмарных снах — скорбь волочила ее по необозримым полям и холмам, усеянным умирающими. Она искала его, находила его руку с отцовским кольцом на мизинце, держала эту руку в своей, стараясь отогреть ее, а затем в холодном поту от ужаса возвращалась к тому, что было действительностью. Когда это случалось ночью, муж был рядом, и его руки обнимали ее, он прижимал ее голову к своему плечу. Но как раз в эти минуты мука ее достигала предела: ее еще мог кто-то утешить, а у Джерри — там, где он находится, — нет никого.
Так продолжалось до тех пор, пока она не увидела в первый раз фильм. Они бывали в кино довольно часто. Ее муж всегда знал заранее, что они будут смотреть, тщательно справлялся о начале сеанса, приходил к художественному фильму и избегал хроники. Она едва ли замечала его уловки и не настаивала на том, чтобы смотреть хронику. Но однажды двое неповоротливых соседей по ряду задержали их, когда они выходили, и хроника началась. Сразу пошли кадры о войне. Она снова села, крепко стиснув на коленях руки. Она забыла о муже. Она была одна. Ей показывали новейшее оружие, великолепное сверкающее, безукоризненно сконструированное для убийства. Тот, кто вызвал к жизни и помог создать всю эту мощь, был, очевидно, совершенно уверен: смерть — это лучшее, что есть на свете, и он остался бы глух к слабым голосам матерей, чьи сыновья были детьми, прежде чем стать мишенями или героями. Ее руки и шея начали покрываться потом. Но она понимала, что, сколько ни волнуйся, это ничего не изменит.
