Я провел ладонью по шершавой жестяной поверхности. Отряхнул руку от ржавчины. Прошептал:
— Крепко закрылись, моллюски.
Арнольд еще раз приложил ухо к двери. Пожал плечами.
— Глухо. — Он тоже шептал. Мы не в том положении, чтобы афишировать свое присутствие. — Они точно там?
— Точно бывает только в аптеке, — резонно заметил Асеев.
Из квартиры этажом ниже послышался шорох. Панельный дом — чудо инженерной мысли. Его творцы будто задались целью сделать так, чтобы малейшие шорохи разносились с первого до последнего этажа — чтобы, наверное, вероятный противник незамеченным не подобрался.
Загудели трубы — этажом выше кто-то включил водопроводный кран. А за ржавой металлической дверью — тишина. Но они должны быть там — человек пять-шесть.
— Как возьмем? Тут кувалда нужна, — Арнольд кивнул на дверь. Глазка нет, так что можно не опасаться, что сейчас налитый кровью вражий глаз следит за нашим военным советом.
Дом был изгаженный, а этот этаж, третий, особенно.
Толпы наркоманов, которые побывали в этой квартире, отметились на стенах образцами настенного жанра — надписями по-английски и на матерном русском, похабными рисунками, названиями каких-то улетных металлогрупп и кислотных песенок.
Мне стало обидно за людей, которые делят дом с поганцами, наслаждающимися жизнью за этой дверью.
— Может, прозвоним? — предложил Арнольд.
— Ага. Ментовкой представимся. Они весь «белый» в унитазе потопят, — отмахнулся Асеев.
— И обрез ружья у них, — напомнил я для забывчивых.
Я поднадавил плечом на дверь, запоздало подумав, что это не лучшим образом скажется на чистоте моей в первый раз надеванной светло-голубой рубашки. Дверь немножко качнулась, и трещина на стене рядом с ней, как мне показалось, чуть расширилась.
— Топорно сработано, — оценил я. — Слабовата.
— И что? — осведомился Арнольд.
— А смотри.
Я набрал в легкие побольше воздуха, прижмурился и залепил ногой в тяжелом ботинке сорок пятого размера в металлическую дверь. Что-то хрустнуло… Нет, слава те, господи, не в ноге, а в стенке.
— Биндюжник на тропе войны, — хмыкнул за моей спиной Арнольд.
— Киборг-пропойца, — добавил Асеев.
— Эх, — не с каратистским кряканьем, а с молодецким кличем снова врезал я по двери.
Получилось убедительно. На лестничной площадке будто взорвался снаряд. Сверху посыпалась штукатурка. Столбом поднялась цементная пыль. Вылетел кусок стены, а вместе с ним с жутким жестяным грохотом провалилась и дверь. Я отскочил в сторону, пропуская ребят.
— Лежать, суки! — с многообещающим криком моя братва ворвалась в однокомнатную квартиру.
Но там и так все лежали… Почти все.
В нос шибанул запах гнили и тления. Здесь царил мерзкий дух немытых тел и тупой безысходности. Здесь был наркопритон. Однокомнатная квартира так и была обозначена в «АС» — агентурном сообщении, — как притон для употребления наркотиков — героина.
— Батюшки-светы, — прошептал Арнольд, застыв посреди комнаты. Не нужно быть медиком (достаточно опером по наркотикам), чтобы понять — улеглись пятеро человек здесь, на заплеванном, заваленном огрызками и объедками, залитом какой-то липкой дрянью полу с намерением больше не подниматься.
— Жмурики, — деловито отметил майор Асеев.
Впрочем, жмурики (читай — мертвяки, кадавры, трупы) были здесь не все. Один еще трепыхался, его пальцы скребли паркет, а глаза закатились и глядели в потолок, и в них не было ничего. Остальные лежали в скрюченных позах, в блевотине и нечистотах, с раскрытыми ртами, будто погибли от недостатка кислорода. И лица были какие-то почерневшие — страшные лица.
Немногочисленная мебель была перевернута, все изгажено, затоптано. Везде валялись шприцы, жгуты, блюдца для героина, раздавленные ампулы из-под дистиллированной воды. И в центре этого разгрома сидело, обхватив колени, лохматое, грязное существо.
— Я не укололась… Не укололась, — слышался то ли хрип, то ли стон.
Кто она — женщина, девушка, старуха? Да кто угодно. Спутанные волосы падали на лоб и на плечи. И закрывали лицо.
Арнольд схватился за горло, скривился — видно было, что его едва не стошнило, — и выскочил на лестничную площадку.
У Асеева, человека, которого такими картинками не проймешь, мускул не дрогнул. Нагнувшись над женщиной, он убрал с ее лица волосы, взял их в кулак, встряхнул. Скорее все-таки ей было не больше тридцати.
— Э, подруга, — бросил он.
Она посмотрела на него совершенно пустыми глазами. У фарфорового болванчика в глазах больше мысли.
— Слышишь меня? — спросил Асеев.
Она огляделась. И вдруг истошно заорала:
— А-а!
Асеев залепил ей пощечину, и крик оборвался.
— Что тут произошло? — спросил он.
— Они… — Девушка всхлипнула. — Они…
— Чем они обдолбались? — спросил я, тыкая носком ботинка в еще шевелящегося наркоша.
— Героином. А я — винтом… Они сдохли, да? Скажи, они сдохли? — Она вцепилась пальцами в рукав пиджака Асеева, начала приподниматься.
— Не трогай. — Он брезгливо отшвырнул ее от себя. Потом нагнулся, поднял шприц, в котором оставалось немного прозрачного вещества, — осторожно, боясь уколоться.
Уколоться шприцом, побывавшим в вене наркомана, — вечный страх, который и во сне преследует оперативника отдела по борьбе с наркотиками.
