— О чем мы не договорили в Эрфурте, господин Гете? Вы, конечно, понимаете, что я уделил бы Вам много больше времени, кабы не русско-польские дела. Присядем на скамейку, теперь нам некуда спешить.
— Ваше замечание о противоестественности сцены с пистолетами в концовке «Вертера» долго не отпускало меня. Может ли чуткое и любящее сердце примириться с тем, что его обладатель станет совиновником трагедии? Согласившись передать Вертеру смертельное оружие, Лотта, знавшая из уст героя о возможности страшной развязки, должна всю оставшуюся жизнь страдать и терзаться. Я умело вышел из положения и все Вам объяснил — извините, мол, поэта, ему дозволены приемы!
— Однако, Вы не должны были оправдываться! Иногда человек совершает не только противоестественные, но и самоубийственные поступки. Даже понимая всю глубину пропасти, в которую падает. Грех — почти всегда сознательное падение. Другое дело — бегство. Безумное, нелепое, по-детски наивное бегство от жизни, от семьи, от профессии, наконец, от родины! Ведь в юности всем нам кажется, что мир легко изменим, а уж личные проблемы — те точно решаются в пять минут! Стоит только уяснить желаемое и проявить целенаправленность, непреклонность, волю. Увы, сколь много порой зависит от случая! Мне он служил исправно, хотя я наделал в молодости таких глупостей… любая из них могла бы бросить меня в небытие. Корсиканская революционная возня, парижские коммерческие авантюры, попытки женитьбы на богатых старухах, смены французского мундира на русский или турецкий — стыдно вспоминать! А вторая женитьба… Мои ворчуны сожалели: «Зря он бросил старую. Она приносила удачу и ему, и нам». Разумный человек с годами становится консерватором. На моем опыте этому не научишься.
— Я и сам полагал в 1813 году, что Ваше правительство будет еще долгим и успешным. Да, важно оценивать не сами события и их явные результаты — это обманчиво, но понять характер эпохи, ее тектонику. Осенью 1792 года я сознательно участвовал в походе против бунтующей Франции, о чем жалею. А в 13-м году мы оба неверно оценили степень крепости Вашей Империи. Видимо, чтобы вполне понять силу идеи, нужно проследить ее долгое развитие. Идеи, как растения. Некоторые угасают быстро. А вот этому вязу два века.
— Двести лет, говорите? Я не хотел ждать и двух…
1.
Синий поезд Москва — Варшава подкатил к перрону Центрального вокзала польской столицы. Из него в числе прочих пассажиров вышел среднего роста элегантно одетый молодой человек лет двадцати восьми. Выглядел он усталым, причем по весьма банальной причине. Примерно в половине пятого утра сотрудники брестской таможни грубо и бесцеремонно разбудили спящих пассажиров, многие из которых везли увесистую поклажу — то было начало расцвета «челночного» бизнеса.
Молодой человек, в детстве имевший кличку «Композитор», поскольку учился в музыкальной школе, пробовал разговаривать с попутчиками на темы, его весьма интересовавшие. Дело, на которое он решился, требовало энергичного поведения.
— Вы не знаете, сколько стоит один день пребывания в гостинице? — спросил он у темноволосого кавказца, заполнившего своими вещами половину купе. Кавказец удивленно посмотрел на спрашивавшего.
— А ты что, в гостинице что ли думаешь останавливаться? — ответил темноволосый вопросом на вопрос. — Я всегда ночую у знакомых. Один-два дня — больше там делать нечего.
— Но я собираюсь пробыть там дольше, — как бы в оправдание сказал Композитор. «Наши, по всей видимости, ничего не знают, надо спросить у поляков», — мелькнула верная догадка.
Мужчина лет сорока с добродушным лицом сидел на откидном кресле и читал газету.
— Простите, пан, вы мне не подскажете, сколько сейчас по минимуму стоит номер в гостинице? — несколько коряво задал вопрос Композитор. Варшавянин оторвался от газеты.
— Точно не могу сказать, но, думаю, тысяч пятьдесят, — с акцентом произнес он.
— А в какие гостиницы лучше обратиться?
— Дом научителя.
— Вы не напишете это по-польски? — Композитор достал авторучку. Варшавянин оторвал уголок у газеты и накарябал название гостиницы.
— А где она находится, как пройти от вокзала?
— Это каждый вам расскажет.
— Спасибо, пан.
Композитор записал перед поездкой пару сотен польских слов в блокнот, но запомнил только несколько. Выручало то, что все поляки хорошо или плохо, но говорили по-русски.
Композитор до позднего вечера стоял в коридоре и смотрел на совершенно неинтересный пейзаж. В первом часу ночи он пошел спать на верхнюю полку. Девушка-монголка, соседка по купе, не стесняясь, переоделась в длинную ночную рубашку и тоже легла. Колеса оглушительно стучали, вагон сильно раскачивало, из щелей дуло. Закутавшись в одеяло, Композитор попробовал забыться. Это удалось далеко не сразу.
Резкий голос «Таможенный контроль, просыпайтесь!» заставил вздрогнуть обитателей двухместного купе.
— Куда едете, зачем? — спросил молоденький лейтенант.
— В Варшаву, а затем в Пшемысль, к другу, — ответил Композитор. — По приглашению.
— Предъявите.
— Пожалуйста.
— Это что? — Лейтенант полез в сумку Композитора. Отдельно стояла «авоська» с продуктами.
