Его тень поднимется в высший чертог
Посреди ночи я лежу без сна в своей постели, слушая монотонное гудение ветра за окном и скрежет ветвей о черепицу. Вскоре мысли останавливаются на городе, припоминая его со всех сторон, во всех подробностях, далеком городе у северной границы. Затем я вспоминаю кладбище на вершине холма, возвышавшееся неподалеку от окраины города. Я никому не рассказывал об этом кладбище, которое одно время было источником ужасных страданий для всех, кто искал уединения в пустынных землях города у северной границы.
Именно на кладбище на вершине холма, месте более заселенном, чем город, над которым оно нависало, было похоронено тело Аскробиуса. Обладавший репутацией задумчивого затворника, Аскробиус страдал от болезни, ужасно деформировавшей почти все его тело. Но несмотря на характерные черты его тяжкой деформации и ярко выраженный созерцательный характер, смерть Аскробиуса осталась событием, практически никем не замеченным. Вся дурная слава, связанная с отшельничеством, все сплетни, появились уже после того, как его перемолотое болезнью тело разместилось среди прочих на кладбище на вершине холма.
Поначалу никто не упоминал имени Аскробиуса, а были лишь простые вечерние толки — распространяющиеся смутные перешептывания, постоянно возвращавшиеся к кладбищу за городом и касающиеся более общих тем нездорового характера, в том числе абстрактных рассуждений о, как я понял, феномене могилы. Бродил ли ты по городу или оставался в пределах одного из его вековечных районов, сумеречные толки становились все навязчивее и однообразнее. Они доносились из темных дверных пролетов вдоль узких улиц, из полуприкрытых окон на верхних этажах старинных зданий и из самых дальних уголков гулких коридоров. Казалось, что повсюду одержимые голоса доходили до истерии, судача об одном — о «пропавшей могиле». Никто не имел ввиду каким-либо образом оскверненную могилу, которая была бы разрыта и лишена своего содержимого, или могилу без надгробной плиты, чей своего рода обитатель остался бы в безвестности. Даже я, не столь хорошо разбиравшийся в любопытных особенностях города у северной границы, понял, что имелось ввиду под словами «пропавшая могила» или «отсутствующая могила». Кладбище на вершине холма было столь плотно уставлено надгробными камнями, а земля его так обильно изрешечена захоронениями, что мне было совершенно ясно: на том драгоценном месте, где раньше находилась самая обыкновенная могила, теперь был лишь клочок нетронутой земли.
В какой-то момент все принялись выдвигать предположения касательно личности возможного жильца пропавшей могилы. А так как на кладбище на вершине холма не велось систематической записи каждого случая захоронения — когда, где и кто был погребен — дискуссии о жильце пропавшей могилы, а точнее бывшем ее жильце, всякий раз сводились к выкрикам абсурдной чепухи или же просто затихали в смутном и угрюмом замешательстве. Подобная сцена разворачивалась в подвале заброшенного здания, где вечером собрались некоторые из нас. Тогда то джентльмен, представившийся, как доктор Клатт, впервые предположил, что на плите пропавшей могилы было имя «Аскробиус». Он был почти до неприятного уверен в своем предположении, будто бы не было на кладбище на вершине холма изобилия могильных плит с ложными или нечитаемыми именами, а то и вовсе без них.
Вот уже некоторое время доктор Клатт рекламировал себя в городе, как человека, обладающего выдающимся опытом в некой отдаленно научной области. Эта личность или, быть может, самозванец, не был единственным в своем роде в истории города у северной границы. Тем не менее, когда Клатт стал говорить о недавней аномалии не как о пропавшей могиле, и даже не как об отсутствующей могиле, а как о рассотворенной могиле, остальные прислушались. Вскоре имя Аскробиуса стало упоминаться чаще всего в разговорах о жильце пропавшей — теперь уже рассотворенной — могилы. В то же время репутация доктора Клатта стала неразрывно связана с репутацией почившего, который был известен своим ужасно деформированным телом и чрезвычайно созерцательным характером.
В какой бы части города вы в то время ни оказались, Клатт был тут как тут, рассуждая о своих отношениях с Аскробиусом, которого он теперь называл своим «пациентом». В тесных комнатках позади давно закрывшихся магазинов или на углу неприметной улицы, Клатт рассказывал о своих визитах в высокий дом на отшибе, где жил Аскробиус, и о попытках излечить болезнь, от которой отшельник уже давно страдал. Кроме того, Клатт хвастал тем, как он постиг душу этой глубоко задумчивой личности, с которой многие из нас никогда не встречались, не говоря уже о том, чтобы беседовать сколь нибудь долго. Хотя казалось, что Клатт наслаждается внезапным вниманием со стороны тех, кто прежде, а может и до сих пор, считал его очередным самозванцем, появившемся в городе у северной границы, думаю, он не осознавал, сколь глубокое подозрение и даже ужас вселял он в людей тем, что кое-кто называл «вмешательством» в случай с Аскробиусом. «Не вмешайся», было, как мне казалось, негласной но редко соблюдаемой заповедью города. А распространения Клатта о доселе уединенном существовании Аскробиуса, даже если россказни доктора были обманом или выдумкой, многими давними жителями города были бы расценены как крайне опасный вид вмешательства.
