Он видел этот сон только раз — в декабре. Проснувшись, он недолго предавался размышлениям — и больше не вспоминал об этом сне до самого апреля.
Был вечер, через десять минут должны были объявить посадку на его самолет. И тут он явственно вспомнил этот сон. Всякий раз перед самым вылетом в нем — словно кто его толкал — пробуждался страх перед рискованностью этого предприятия, нешумный и сдержанный, но страх, глубоко захороненное бессознательное чувство, что любой полет может оказаться последним, сокровенная уверенность, что все эти ветра я тучи, крылья и клапана моторов таят в себе некое предопределение, и все разрекламированное компанией мастерство пилотов и добросовестность механиков не могли окончательно рассеять его страха. И когда знакомая минута наступила, мгновенное ощущение обреченности вдруг заставило его вспомнить этот сон. Он стоял с женой и сестрой у выхода на летное поле и глядел на темный аэродром, на огромный — сама надежность — самолет, на мигающие огни посадочной полосы.
Сон был простой. Каким-то образом его сестра Элизабет умерла, и он безропотно и безнадежно провожает гроб на кладбище и сухими глазами смотрит, как его опускают в землю, а потом возвращается домой. И почему-то во сне это происходит четырнадцатого мая. То, что он помнил дату так отчетливо и точно, придавало сну — вопреки нормальной логике — оттенок реальный и трагический. Наутро он попытался сообразить, почему его сонное воображение с такой не допускающей сомнений определенностью остановило свой выбор именно на четырнадцатом мая — ничем не примечательном дне, до которого оставалось еще пять месяцев, — и не смог. В мае не предстояло ни дней рождения, ни семейных праздников, ни с ним, пи с кем из его знакомых не происходило в этот день ровным счетом ничего примечательного. Он сонно улыбнулся про себя, ласково по-гладил но голому плечу спавшую рядом Алису, встал и пошел на работу, в привычный вещественный мир чертежных досок и калек, ни тогда, ни позже даже и не упомянув об этом сне Алисе или еще кому-нибудь.
И вот, когда они стояли и смеялись, вспоминая, как спросонья его пятилетняя дочка никак не могла сообразить, что папа уезжает и надо сказать ему «до свидания», а шум двигателей сотрясал прохладный воздух апрельского вечера, когда он наклонился к сестре, чтобы поцеловать ее на прощание, сон вернулся. Элизабет стояла рядом, ладная и цветущая — просто чудо, она была так очаровательна и весела, словно только что победила не то в соревнованиях по плаванию, не то на теннисном корте, и если на ней и лежала печать рока, то это было совсем не заметно.
— Ты мне привези оттуда Кэри Гранта, — сказала Элизабет, погладив его по щеке.
— Обязательно, — сказал Рой.
— А теперь я пойду, а вы прощайтесь в свое удовольствие, — сказала Элизабет. — Алиса, не забудь дать ему последнее напутствие, чтоб он знал, как ему там себя вести.
— Я его уже вкратце проинструктировала, — ответила Алиса. — Никаких девочек. До обеда — не больше трех мартини. Два раза в педелю звонить мне и докладывать что и как. Кончил работу — сию же минуту на самолет и домой!
— Две недели, — сказал Рой, — будь я проклят, если ровно через две недели я не буду дома.
— Ты веселись там, но не надо, чтобы тебе было очень весело. — Алиса улыбалась, но готова была в любую минуту расплакаться. Так бывало всякий раз, когда он куда-нибудь уезжал без нее — даже на один день в Вашингтон.
— Обещаю, я буду там несчастнейшим из смертных — честное слово.
— И слава богу. — Алиса снова засмеялась.
— Скажи честно, старые телефоны ты зашил в подкладку? — спросила Элизабет.
— Увы.
Было время, как раз перед тем, как он женился на Алисе, когда Рой вел жизнь довольно легкомысленную, да еще во время войны его друзья, приезжая из Европы в отпуск, рассказывали, а точнее изобретали, такие сногсшибательные истории о своих похождениях в Париже и в Лондоне, что женщины в его семействе считали его куда более морально неустойчивым, чем он того заслуживал.
— Слава богу, — сказал он, — хоть несколько дней я отдохну от этого сборища дам-распорядительниц.
Они с Алисой отошли к загородке.
— Береги себя, милый, — ласково сказала Алиса.
— Не беспокойся, — он наклонился и поцеловал ее.
— Ненавижу, — сказала Алиса, крепко прижавшись к нему. — Мы все время прощаемся. Но это в последний раз. Теперь, куда бы ты ни поехал, я еду с тобой.
— Договорились. — Рой улыбнулся ей.
— Даже на стадион!
На мгновение он крепче прижал ее к себе, такую дорогую, близкую и такую сейчас одинокую. Он пошел к самолету. На ступеньках трапа он обернулся и помахал им рукой. Алиса и Элизабет замахали в ответ, и он снова подумал, как они похожи, когда вот так стоят рядышком, как две сестры из хорошей семьи, обе светловолосые, стройные, изрядные, похожие и движениями, и тем, как они держат себя, похожие как две капли воды.
Он отвернулся и шагнул в самолет. Через мгновение дверь захлопнулась я самолет стал выруливать на старт.
Десять дней спустя Рой позвонил из Лос-Анджелеса:
— Собирайся на Запад, дорогая, — сказал он. — Мансон говорит, что я застряну здесь по крайней мере на шесть месяцев. Оп обещал мне найти жилье, так что не хватает только тебя.
![Воровская яма [Cборник]](/storage/book-covers/08/086ec5131cfee1e9284b895205abfa019c8ddf36.jpg)
