В наш рациональный век - [3]

Ведь он же совершенно ясно помнит этот сон. Четырнадцатого мая должна была умереть его сестра. Но сны нельзя понимать буквально, а Элизабет так похожа на Алису, они вечно вместе и так дружат… Он ведь достаточно смыслит в снах, чтобы понять, что в этом странном призрачном мире легко могут перепутаться жена и сестра, сестра и жена. И надо же — из всех трехсот шестидесяти пяти дней в году его жена и ребенок выбрали именно четырнадцатое мая — лететь за три тысячи миль, через весь континент, из Нью-Йорка в Калифорнию.

Он просидел полночи, но так ни до чего и не додумался, потом погасил свет и постарался уснуть. Он лежал, уставившись в темный потолок, слушая, как за окном проносятся, шурша шинами, случайные автомобили, спеша домой из этой изнурительной ночи. «Для человека, который не верит в судьбу, — подумал он, — который осознает мир в естественной связи причин и следствий, который знает, что ничего неизбежного нет, и то, что должно произойти завтра или через секунду, не только не предопределено, а, наоборот, тысячу раз проблематично, который понимает, что предсказать человеку заранее где и когда он умрет — никто но может, а книга судеб — то просто пустая болтовня; для кого самая мысль о том, что человечество может получать какие-то там указания или предостережения свыше — абсурдна, для такого человека проводить ночь, как он — это по меньшей мере смешно и бессмысленно». Он, который всю жизнь спокойно проходил под приставными лестницами и с легким сердцем бил зеркала, которому ни разу в жизни не ворожили по руке и не гадали на картах, он ведет себя просто по-идиотски, но спать он все равно не может.

Утром он позвонил в Нью-Йорк.

— Алиса, я хочу, чтобы ты поехала поездом.

— Что случилось? — спросила она.

— Я боюсь самолета, — он услышал, как она недоверчиво засмеялась. — Я боюсь самолета, — повторил он упрямо.

— Ну что ты говоришь глупости, — сказала опа. — На этой линии до сих пор не было ни одной аварии, неужели ты думаешь, что они начнут непременно с меня?

— Мало ли что…

— И потом я вовсе не хочу, чтобы Салли три дня веселилась у меня в купе. Мне после этого за целое лето не прийти в себя.

— Я тебя прошу, — сказал Рои.

— И потом — на поезд билеты надо заказывать за несколько недель, а квартиру я уже сдала и вещи тоже. Что с тобой, что на тебя нашло? — голос у нее был усталый и подозрительный.

— Ничего, — сказал Рои, — просто я почему-то волнуюсь. как ты долетишь.

— Боже мой! — сказала Алиса. — Ты сам налетал двести тысяч миль на всех этих супермодернах…

— Поэтому я и волнуюсь.

— Ты, по-моему, пьян!

— Алиса, миленькая, — вздохнул Рой, — здесь сейчас восемь часов утра.

— Да, но ты как-то странно разговариваешь.

— Я всю ночь не спал. Я очень беспокоюсь.

— Ну так перестань беспокоиться. Четырнадцатого я уже буду с тобой. У тебя все в порядке? Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да.

— Какой-то очень странный звонок…

— Что ж, извини…

Они обменялись еще несколькими пустыми и холодными фразами, и Рой повесил трубку. Он так ничего и не добился и готов был смириться с поражением.

Но через два дня он позвонил снова и начал все сначала:

— Только не задавай вопросов, — начал он. — Сделай так, как я тебя прошу. Я все тебе объясню, когда мы встретимся. Ты хочешь лететь самолетом? Лети на здоровье, но только не четырнадцатого. Лети пятнадцатого, шестнадцатого, хоть семнадцатого, в любой другой день. Только не четырнадцатого.

— Рой, — сказала Алиса, — я ужасно беспокоюсь. Что такое на тебя нашло? Я советовалась с Элизабет, она говорит, что это совершенно на тебя не похоже.

— Как она там?

— Она хорошо. Опа говорит, чтобы я не обращала внимания на твои фокусы и летела, как собиралась.

— Скажи ей, чтобы она, черт ее побери, не совала нос не в свое дело. — Голос у Роя был хриплый и нервный: он много работал и плохо спал по ночам.

Алиса рассердилась.

— Мне кажется, я начинаю понимать, что происходит, — сказала она холодно. — Моника говорит, что четырнадцатого у Кондонов большой прием, ты уже, наверное, договорился с кем-нибудь туда пойти, и жена для тебя будет только помехой.

— Господи боже мой, да прекрати ты это наконец! — заорал Рой.

— Не зря же я живу с тобой семь лет, я тебя немножко знаю, я все-таки не слепая.

— Вылетай сегодня, — кричал Рой в трубку, — вылетай завтра! Вылетай тринадцатого! Только не четырнадцатого!

— Ты прекрасно знаешь, что если я откажусь от заказанных билетов, мне не вылететь раньше июня. Если ты вообще больше не хочешь меня видеть — ты так и скажи. И не надо всей этой болтовни.

— Алиса, милая, — взмолился Рой, — клянусь тебе, я очень хочу тебя видеть.

— Тогда перестань говорить глупости и сейчас же объясни мне, в чем дело.

— Алиса, дело видишь ли… — пускай потом он будет чувствовать себя идиотом — наплевать, он скажет ей все, но что-то щелкнуло, и в трубке послышалось бормотание трехтысячемильной тишины. Когда через десять минут ему снова дали Нью-Йорк, собственная решимость показалась ему смехотворной: его столько лет считали разумным, надежным и вдруг обнаруживается, что на самом деле он — нервнобольной, страдающий размягчением мозга; безответственный дурак, на которого пи в чем нельзя положиться, — что там жена — он сам потеряет к себе всякое уважение.