Подобно большинству тех, у кого свой бизнес, я работаю подолгу и заступаю рано утром. Поэтому, если кто-то звонит мне среди ночи, лучше бы он умер.
— Привет, Мерси, — сказал мне в ухо дружелюбный голос Стефана. — Не сделаешь мне одолжение?
Стефан давно умер, поэтому нет необходимости быть вежливой.
— Я отвечаю на звонок, — я незряче вгляделась в цифры на часах у кровати, — в три часа утра.
Ну, на самом деле я сказала не совсем так. Пожалуй, добавила пару слов из тех, что используют механики, когда непослушный болт или альтернатор[1] падает на ногу.
— Ты мог бы попросить меня и о другом одолжении, — продолжала я, — но лучше повесь трубку и позвони утром в приличное время.
Он рассмеялся. Может, подумал, что я шучу.
— Мне нужно кое-что сделать, и я считаю, что твои особые способности очень даже помогут мне достичь успеха.
Древние существа — по крайней мере по моему опыту — обычно склонны темнить, когда просят о чем-нибудь. Я деловая женщина и считаю, что нужно быстрее переходить к сути.
— В три часа ночи тебе понадобился механик?
— Я вампир, Мерседес, — мягко напомнил он. — Для меня три часа ночи — самое подходящее время. Но механик мне не нужен. Мне нужна ты. И ты у меня в долгу.
Он прав, черт бы его побрал. Он помог мне, когда похитили дочь местного Альфы. И предупредил, что когда-нибудь попросит рассчитаться.
Я зевнула и села, отказываясь от надежды снова уснуть.
— Хорошо. Что я должна сделать?
— Мне нужно доставить сообщение вампиру, который здесь без разрешения моей госпожи, — сказал он, переходя к делу. — И еще нужен свидетель, которого он не заметит.
Он повесил трубку, не дожидаясь ответа и даже не сказав, когда он за мной заедет. Стоило бы снова лечь спать — так бы ему и надо.
Бурча, я оделась: джинсы, вчерашняя футболка с горчичным пятном, носки всего с одной дырой. Одевшись, я прошла на кухню и налила себе стакан клюквенного сока.
Было полнолуние, и живший со мной вервольф бегал с местной стаей, так что мне не пришлось объяснять ему, почему я уезжаю со Стефаном. Вот и хорошо.
Сэмюэль не самый плохой постоялец, но склонен становиться собственником и диктатором. Конечно, я ему этого не позволяю, но споры с вервольфом требуют некоторой тонкости, чего мне… я взглянула на часы… в 3:15 утра явно не хватает.
Хотя они меня вырастили, я не вервольф и вообще не вер-кто-нибудь. Я не подчиняюсь фазам луны, и, обернувшись койотом — это мое второе обличье — ничем не отличаюсь от canis latrans[2]: что доказывают следы дроби у меня на спине.
Принять вервольфа за волка невозможно: они гораздо крупнее своих не сверхъестественных сородичей и несравнимо страшнее.
Я — ходячая, хотя уверена, что для обозначения этой способности когда-то существовало другое название, забытое, когда европейцы захватили Новый Свет. Может, мне мог бы подсказать его отец, если бы не погиб в автоаварии еще до того, как узнал, что моя мать беременна. Поэтому о ходячих я знаю только то, что мне рассказывали вервольфы, то ость совсем немного.
«Ходячий» происходит от «ходящий в шкуре» в языке индейских племен юго-запада, но у меня меньше общего с «ходящими в шкуре» — судя по тому, что я о них читала, — чем с вервольфами. Я не владею магией, мне не нужна шкура койота, чтобы перекинуться, и я не злая.
Я отхлебнула сока и посмотрела в кухонное окно. Саму луну я не видела, только освещенный ею ночной пейзаж. И мысли о зле, пока я поджидала вампира, казались вполне уместными. Это по крайней мере не даст мне уснуть: такое действие на меня оказывает страх. Я боюсь зла.
В нашем современном мире само это слово — зло — кажется старомодным. И когда оно ненадолго проявляется в Чарльзе Мэнсоне или Джеффри Деймере[3], мы пытаемся объяснить его злоупотреблением наркотиками, несчастным детством или душевной болезнью.
Американцы в особенности наивны в своей вере, что паука способна объяснить все. Когда несколько месяцев назад вервольфы наконец перестали таиться и предстали перед публикой, ученые сразу принялись искать вирус или бактерию, ответственные за Перемену: магию их лаборатории и компьютеры объяснить не могут. Последнее, что я слышала: в университете Джонса Хопкинса
