Рой, конечно, не согласился бы заняться распутыванием загадочной смерти Ричарда Плачека, если бы не был другом Армана. В Столице функционировали идеально оснащенные лаборатории Охраны общественного порядка, установление обстоятельств гибели любого человека являлось их прямой обязанностью. Иногда Рой с Генрихом помогали следственным лабораториям, но лишь когда имело место какое-то странное физическое явление, в природе которого работники охраны не могли разобраться. Самоубийство Плачека, как считал Рой, к таким случаям не относилось.
Но Арман, три дня дежуривший у постели Плачека, когда медики боролись за его жизнь, был так подавлен, что Рою захотелось утешить помощника. Арман сидел у пульта, не начиная подготовленного эксперимента – в лаборатории братьев в эти дни изучался гравитационный пробой пространства,
– и вяло просматривал запись вчерашнего опыта. Рой понимал, что Арман не видит ни одной цифры.
– Поговорим, – сказал Рой. – Я не собираюсь тебя утешать. Смерть есть смерть. Ричард сам захотел уйти из жизни.
Арман покачал головой:
– Он не хотел уходить из жизни, Рой. Я хорошо знал Ричарда. Среди моих друзей не существовало большего жизнелюба.
– Сколько я знаю, он сказал своему ассистенту: «Меня больше не будет!», – капнул в ухо какое-то снадобье и умер.
– Впал в беспамятство, Рой.
– Да, я знаю, он несколько дней бредил. Яд оказался из медленно действующих.
– Был ли это яд? – задумчиво сказал Арман. – Все дни я мучаю себя вопросом: был ли это яд?
Рой пожал плечами:
– Но ведь определить это проще простого. Снадобье, которым он отравился, сохранилось?
– Целая ампула.
– Надо сделать анализ.
– Сделали, конечно.
– И результат?
– Безвреднейшее химическое вещество! Правда, структура молекулы очень сложная, но это второстепенно, раз доказано, что токсического действия препарат Ричарда не имеет.
– На ком производились контрольные опыты?
– На животных. Собаки, кролики, обезьяны…
– То, что безвредно для животного, может оказаться смертельным для человека.
Арман странно посмотрел на Роя:
– На человеке препарат тоже опробовали.
– На ком? Неужели ассистент Плачека решился…
– Нет. Решился я. Вчера вечером я влил себе в ухо каплю препарата Ричарда.
– Ты сумасшедший. Когда ты разучишься считать себя полигоном для диких экспериментов? Ну, и каков результат?
– Как видишь, я жив.
– Полужив. Еще не видел тебя таким вялым.
– Во всяком случае, это не следствие моего поступка. Препарат совершенно безвредный. Для меня, по крайней мере.
– Но для Ричарда он стал причиной смерти. Этого ты не будешь отрицать?
– Не буду. И вот здесь загадка. Почему безвредный для других препарат мог погубить Ричарда? Для чего он принял его? Чего хотел добиться?
Рой задумался.
– Насколько я понимаю, ты не веришь в самоубийство Ричарда?
– Я просто знаю, что самоубийства не было.
– Смелая гипотеза! Она противоречит медицинскому заключению.
– Медицинское заключение основывается на схеме поступков Ричарда: то-то сказал, то-то сделал, то-то получилось. Но это внешность. Меня занимает суть.
– Суть далеко не всегда противоречит внешности.
– В случае с Ричардом противоречит. Все во мне протестует против мысли, что Ричард покончил с собой. Самоубийство несовместимо с его характером.
– Ты уже говорил: жизнелюб и все такое. Бывают трагические ситуации, когда и жизнелюбы накладывают на себя руки.
– Такой ситуации не было. Я тебе расскажу о последней встрече с Ричардом. Я гулял с Линой в парке, когда мимо нас пронесся Ричард. Ты знаешь, он всегда торопился. Я окликнул его, и он подошел. Он был в страшном возбуждении.
– Я плохо его знал, но не помню, чтобы он бывал невозбужденным. Удивительно неуравновешенная натура.
– В тот день он был в совершенно особом состоянии. Он ликовал. Он с восторгом объявил, что поставит в ближайшие дни опыт, который опрокинет все представления об интеллектуальных возможностях человека. Я спросил, не собирается ли он поразить нас каким-либо новым своим талантом. Я имел в виду то его замечательное достижение, когда после трех месяцев затворничества он вдруг показал себя полиглотом. Это, конечно, было ошеломляюще.
– За три месяца упорной работы при известных способностях можно изучить несколько языков.
– Я знаю Ричарда с детства. Никто не замечал в нем выдающихся лингвистических способностей. И он изучил не несколько, а ровно десять языков, и не просто изучил, а стал знатоком их. Слишком уж неожиданным и крупным был успех.
– Он не рассказывал, какой собирается ставить опыт?
– Он не любил рассказывать о своих экспериментах. Он терял интерес к исследованиям, когда узнавали, чем он занимается. Вероятно, это объяснялось тем, что он был страшно тщеславен. Он хотел поражать, блистать, занимать первые места. «Вот он я! Каков?» – по этой формуле строились все его рассказы, даже официальные отчеты. Он считал себя научным гением и очень расстраивался, когда убеждался, что не все в это верят.
– Знакомые, вероятно, недолюбливали его?
– Мало кого так любили, как его. Он с увлечением помогал каждому, кто просил о помощи, с радостью одаривал интересными мыслями, шумно ликовал, если у друга получалась работа. И делался совершенно счастливым, если его благодарили за помощь словами: «Если бы не ты, то…» Тщеславие его было странно: огромно, но не эгоистично; я бы даже сказал – великодушно и щедро.
