Это последняя книжка, в которой так рано ушедшая Елена Гуро появляется вместе со своими товарищами, – книжка, задуманная ею еще в апреле.
…Новая веселая весна за порогом: новое громадное качественное завоевание мира. Точно все живое, разбитое на тысячи видимостей, искаженное и униженное в них, бурно стремится найти настоящую дорогу к себе и друг к другу, опрокидывая все установленные грани и способы человеческого общения. И недалеки, может быть, дни, когда побежденные призраки трехмерного пространства и кажущегося, каплеобразного времени, и трусливой причинности, и еще многие и многие другие – окажутся для всех тем, что они есть, – досадными прутьями клетки, в которых бьется творческий дух человека – и только. Новая философия, психология, музыка, живопись, порознь почти неприемлемые для нормально-усталой современной души, – так радостно, так несбыточно поясняют и дополняют друг друга: так сладки встречи только для тех, кто все сжег за собою.
Но все эти победы – только средства. А цель – тот новый удивительный мир впереди, в котором даже вещи воскреснут. И если одни завоевывают его, – или хотя бы дороги к нему, – другие уже видят его, как в откровении, почти живут в нем. Такая была Ел. Гуро. Таким почти осязаемым, – уже своим, уже выстраданным, – кажется этот мир в ее неоконченной книге «Бедный рыцарь». Душа ее была слишком нежна, чтобы ломать, слишком велика и благостна, чтобы враждовать даже с прошлым, и так прозрачна, что с легкостью проходила через самые уплотненные явления мира, самые грубые наросты установленного со своей тихой свечечкой большого грядущего света. Ее саму, может быть, мало стесняли старые формы, нов молодом напоре «новых» она сразу узнала свое – и не ошиблась. И если для многих связь ее с ними была каким-то печальным недоразумением, то потому только, что они не поняли ни ее, ни их.
Вот почему нам надо было сказать эти несколько слов. Для всех лично знавших Ел. Гуро, боль утраты еще слишком велика, чтобы говорить о ней, как о прошлом, делать ей характеристику и пр. и пр. Пусть о ней скажут ее последние дети, ее «Небесные верблюжата» и «Рыцарь бедный». Вся она, как личность, как художник, как писатель, со своими особыми потусторонними путями и в жизни и в искусстве, – необычайное, почти непонятное в условиях современности явление. Вся она, может быть, знак. Знак, что приблизилось время.
Опадающие стих блуждающий соглас
бежать к вершинам тяжело
и упадешь – не низко
куда мудрее в колесо
свернуться… повезло…
не упадешь и не зацепишься
а так – все катишься на дно
и там полон нелепости
но небо видно
в себя войдешь в себя
и все дальше внутрь
забудешь что? едваль!
все тут
о уверяю вас: на вышине
стоящий измеряет низ
все кажется: прилезут те
и стащут вниз
один на высоте
мудрец и то соскучится
иди ка к черноте
не все на золоченой улице
ты на низу спокойно умудряй
свой короткий опыт
пусть быстроногий в край
мчит далекий
а только – ногу сломит
на потеху задних…
как узывен вечери звон
звонить не думай кулаками
не перешагнуть без возмездья
ни единой ступени
чтоб достигнуть надзвездья
надо вглубь спуститься
где тень
там увидишь сияние любимых
а рукой все равно не достать!
ноги сломятся шумно ретивы –
засияет тебе благодать
голос слышен отшедшей…
как живые кричат!
убивают потверже
по земле бьют лопаты.
Пятеро кто хочет считать нас? Пять востронососедогривых черноруких ясно видно у каждого пять учеников сверху нависли на уши слушают щетины большие по ошибке шепчем
когда мы шагали по небоскребам
порхали легче от первого
до последнего
кто верует тому не жаль серебра
бростье и мы престол
все углубилися за станками
разлетаются кудри
секуточеи ударил
веет дальшее море
драгоценные чаши кидаются в него
бритые чаши
и знает кто их… да?
кривобокоубогие пещернаших псы углах пятишести головах простые не выдержат что пьют тихий полусвет ночной холодно смотрит в черноходы
нас нет мы кинуты край мира за скалою видим в церковь ходим позлословить
когда псы уходят остается их коготь худ шерсть по полу дрожит
тех знаков ни рыбе ни горе не расщелить
псы лают на деревья птицы нападают в пасти
псы лютующие меж деревьев облаки летят в ту сторону псы зевают нам тихо нас не вешают не вешаются а как будто в тумане спускаются пули уколят ускользнут а мы ожидаем одевайте пули разорвать их сделать для живота
блины не помещаются
прыткие
никто не знает
как бы обмануться когда у людей одинакие почерки и плюнул я в сосуд мерзости и встала она дыбы и зареготала а я мокрее гриба стоял перед ней падая головой и показалось воздух чадный смело мне уши чертят что-то и сельди нависли на плечи а на середине лба изрекла молодая старуха и когда нас пять усядет на камне и вперим мы очеса меж планет что видны меж былой листвы нам видится пропасть нам кажется что мы упадаем туда без платьев наши чуткие уши чу ют и и что по чугунному скрипит планета что черночервь точит числа
что
мы вникаем в бессмыслицу их трения и считаем ченк кину со мкам пробуждаемся когда из нор пыль летит в пещеру чиниая пришла навестить сгоревших дев царица кадка с салом на плече руки сплелись цапля чиниая зовут славии ястреба красноудлиненные рыбы