Он не спал. Лежал без сна и думал о том, как завтра все это произойдет: как он бросит ведром в конвоира и пустится что есть мочи по выжженному зноем лугу к спасительной нежно-зеленой полоске неубранной кукурузы, метрах в четырехстах — пятистах от чешмы.[1] И когда эта картина отчетливо вставала у него перед глазами, все мускулы тела напрягались и дыхание перехватывало так, будто он и в самом деле уже бежал под выстрелами, чувствуя за собой смерть.
В десятый раз, быть может, представлял он себе это, лежа на нарах в узкой, как чулан, камере и глядя в потолок, на котором лампочка, затянутая паутиной, выткала нежный кружевной узор. Он уверил себя, что, чем явственнее представит себе все заранее, тем легче он это осуществит, тем больше найдет в себе сил. Самое главное — время: точно рассчитать секунды и скорость ног.
Он верил, что побег удастся, и тщательно проверял себя, чтоб убедиться в том, что ощущение это его не обманывает. Нужно было во что бы то ни стало сохранить эту уверенность, и он ни разу не позволил себе подумать о том, что его могут убить (как будто это совершенно исключалось) или же ранят и схватят, что было бы хуже всего, так как в этом случае личность его непременно установят и небольшой, но ценный склад оружия будет навсегда потерян для товарищей.
Он не мог себе простить, что дал себя арестовать какому-то жалкому полицейскому агенту. Дурацкий случай. Это произошло на базаре; он стоял возле лотка, где жарили пончики, и смотрел по сторонам, как вдруг рядом вырос агент и приказал следовать за ним. Он повиновался, убедившись, что убежать невозможно. Но главной причиной, побудившей его сдаться без сопротивления, была уверенность в том, что его задержали просто так, на всякий случай, а документы у него надежные.
Он иронически-любезно улыбнулся и покорно последовал за агентом, продолжая по дороге в полицию доедать купленные на базаре пончики. А на душе было очень неспокойно, несмотря на поддельное удостоверение, которое уже не раз его выручало, пропуск, в котором значилось, что студент Антон Ахтаров, уроженец Софии, эвакуированный в такое-то село Плеве некой околии, направляется в этот городок по семейным обстоятельствам.
Очевидно, он недооценил провинциальную полицию, рассчитывая, что его интеллигентный вид и хорошее платье легко собьют ее с толку. Начальник местного участка оказался человеком подозрительным, недоверчивым. Молча выслушал его объяснения, пробежал глазами документы и, поглаживая пальцами свой огромный, безобразный нос, целую минуту разглядывал Антона презрительно и равнодушно. Конец этому занятию положила влетевшая муха. Начальник участка смешался, бросил на арестованного сердитый взгляд и, не обращая внимания ни на какие протесты, приказал задержать его.
С этой минуты в душу Антона закралось зловещее подозрение: не произошел ли еще один провал? Быть может, тот человек, для встречи с которым он прибыл, уже взят? Он кусал губы в бессильной злобе на самого себя, на свою неосторожность, на то, что так глупо позволил себя арестовать. Никогда б не поверил, что попадет в руки полиции, не оказав сопротивления, никого не убив и не будучи сам убит. Он знал себя и боялся, что не выдержит пыток при допросе. И вдруг его взяли — так просто, так неожиданно и так недостойно! Слава богу, что в лацкане пиджака зашит яд, к которому он прибегнет, если не останется никакой надежды. Он то и дело нащупывал его рукой, чувствуя, как сжимается сердце. Он часто без всяких сантиментов думал о смерти, говоря себе, что самое тяжкое — боль, и страх перед смертью проистекает именно от страха перед болью. Но ведь боль не может длиться вечно? Угаснет сознание, и вместе с ним прекратится боль.
Внутренне он давно уже подвел свой жизненный баланс. Его жизнь безраздельно отдана партии. Если партия одержит победу в борьбе и он доживет до этого дня, то останется жить. Если же партия проиграет битву, то он будет бороться столько, сколько хватит сил, и ран©› или поздно сложит голову в этой борьбе. Он не успел вкусить никаких радостей жизни, хотя ему уже скоро двадцать восемь и он в расцвете молодости и сил. Он ни разу в жизни еще не любил, ни разу не поддался голосу плоти, предпочитая книга обществу девушек, борьбу — развлечениям, дело — всему остальному. Сын рабочего-металлиста, он с огромным трудом, самоучкой, получил образование и подготовил себя к тому трудному, опасному пути, который был им избран. Окружающий мир был ему враждебен, у него было мало друзей — только его товарищи, единомышленники, с которыми виделся редко, потому что они жили в таком же напряжении, как и он. До поступления в партизанский отряд он был на ответственной партийной работе, выполняя труднейшие задания по организации Сопротивления.
Помимо злобы на самого себя, не давала ему покоя еще мысль о том, пошлют ли его завтра снова к чешме, за водой. Если не пошлют, тогда все потеряно, всякая возможность побега исключается.
Он знал, что его будут держать под арестом до выяснения личности. Должно быть, сейчас наводят справки. Иначе чего ради стали бы они его фотографировать? Привели какого-то тщедушного венгерского еврея, который горбился за допотопным своим аппаратом, спрятав голову под кусок черной материи. И пока Антон стоял у стены, начальник участка и агент вглядывались то в него, то в карточку, которую держали в руках. Потом он заметил по выражению их лиц, что они недовольны, и с облегчением заключил из этого, что карточка не его. Агент отвел его назад в камеру, и, когда он снова принялся негодовать на незаконный арест и даже угрожать, полицейский чин несколько смущенно сказал: «Может, вы и правы, но мы обязаны проверите что вы за человек и что вам нужно у нас в городе». Дал ему одеяло и вообще выказывал явное расположение. Было это вчера в первой половине дня, а после обеда, когда он потребовал, чтобы ему разрешили подышать свежим воздухом, его послали за водой.
![В долине смертной тени [Эпидемия]](/storage/book-covers/20/20b59336dc28de47dc7a206b6ad9ee6ea45788bb.jpg)