Тихим вечером - [2]

Когда его вывели на задний двор, там уже стояла впряженная в телегу лошаденка, а рядом — арестант, молодой паренек, смуглый, кудрявый, который, слегка прихрамывая, усердно хлопотал возле бочонка для воды. При виде этого парня у него перехватило дыхание. Не связной ли это, не тот ли самый человек, который должен был передать ему шесть карабинов и патроны?

Оцепенев, смотрел он на паренька, пораженный тем, что видит его здесь, и притом не избитым до полусмерти, а бодрым и здоровым. Если это в самом деле связной, то, должно быть, он попал сюда совсем недавно и, возможно, приведен нарочно, с провокационной целью?!

Он взглянул на конвойного в надежде прочитать у того на лице что-то такое, что подтвердит его подозрения, и оглянулся вокруг, почти уверенный в том, что за ним наблюдают, но черноволосый высокий полицейский глядел на лошаденку, а больше во дворе никого не было. В смятении Антон подошел ближе, не спуская с парня глаз. Мало-помалу ему все же удалось придать лицу спокойное и вместе с тем обиженное выражение. Ведь следовало разыгрывать роль оскорбленного интеллигента — мало того, что арестовали без всяких оснований, так еще посылают воду возить!

Двор был освещен послеполуденным августовским солнцем. Длинная тень протянулась от старого, выкрашенного бледно-розовой краской ветхого здания к навесу, где стояла пролетка с облепленными грязью колесами. Несколько коек, поверх которых кучей лежали тюфяки, жарились на солнечной половине двора, отбрасывая тени на замшелые плиты пересохшей чешмы, от которой остались только цинковая труба да медный кран. Двор был обнесен каменной стеной, примыкавшей к заднему фасаду здания; со стороны улицы перед домом были разбиты рабатки с увядшими цветами.

Антон пошел рядом с лошаденкой, нервно жевавшей удила. За широкими воротами оказалась узкая крутая улочка, с обеих сторон которой тянулись каменные ограды. Оттуда выглядывали сливовые сады и сгорбившиеся домишки.

Он нес в руках ведро и воронку — с их помощью будут наполнять бочонок водой. Улочка была каменистая, и бочонок оглушительно громыхал. Под гору лошаденка прибавляла ходу, и низкорослому хромому пареньку было трудно ее сдерживать. Антон подошел и забрал у него поводья.

— Держи ведро! — сказал он и, прежде чем тот протянул за ведром руку, успел шепнуть ему на ухо пароль.

Тот вытаращил глаза, большой рот изумленно раскрылся, обнажились зубы.

— Товарищ… — охнул парень.

— Ш-ш-ш… — сказал Антон. — Бери ведро. Не останавливайся. — И тихонько добавил: — Иди слева от меня.

Они продолжали идти рядом. Конвоир шел позади. Когда на каком-то узком, крутом повороте тот чуть поотстал, Антон, не поворачивая головы, спросил:

— Тебя когда взяли? Вчера?

— Да, — печально подтвердил парень.

— У мельницы?

— Нет, дома. Я только что собрался идти…

— За что взяли?

— Обыск. Нашли запрещенные книжки.

— Винтовки?

— На месте.

— Где? — нетерпеливо спросил Антон.

— На мельнице, под полом.

Антон облегченно вздохнул.

— Били тебя?

— Не очень. Я им всегда сапоги чинил. Думаю, особенно бить не будут.

— Все отрицай.

— Ясное дело.

Конвойный поравнялся с ними, и они замолчали. Телега выехала за черту города, и на проселке бочонок громыхал уже не так оглушительно.

Через минуту они были уже возле чешмы, старой каменной чешмы, высокой и массивной, с длинным корытом, от которого тянуло затхлым запахом тины. Стояла засуха, воды было мало, и бочонок наполнялся медленно.

За чешмой тянулось ровное голое пространство — обширный выгон, а за выгоном — жнивье, в конце которого стояла несжатая кукуруза…

2

Если, допустим, на каждые сто метров нужно десять секунд, то он может преодолеть все расстояние секунд за тридцать пять — сорок, самое большее за минуту…

Антон вдруг вскочил, подошел к двери, прислушался. Слышно было, как храпят полицейские. Где-то скреблась мышь. Паренек-сапожник сидел в соседней камере, за стеной. Антон пытался с ним перестукиваться, но тот понятия не имел о морзянке.

Убедившись, что за дверью никого нет, он выпрямился, опустил руки и приподнял правую ногу. Потом резким движением отпрянул назад и вскинул руки к груди, как бы защищаясь от какого-то предмета, которым в него швырнули. Левая рука отбросила воображаемый предмет, а правая метнулась к бедру. Там она задержалась и, когда нога отсчитала еще два удара, вытянулась горизонтально.

Он стал размышлять. Резко очерченное лицо его с широким подбородком и тонким носом с легкой горбинкой стало озабоченным, недовольным. За все время, пока он проделывал эти манипуляции, нога отсчитала всего пять ударов. Выходило, что после того, как он бросит в конвойного ведром и пустится бежать, тому, чтобы выстрелить, потребуется всего пять секунд.

Он недовольно поморщился и огорченно покачал головой. Если б была возможность ударить полицейского по голове, то тяжелая, окованная медью воронка сослужила бы лучшую службу, чем простое ведро. Но если тот снова заберется наверх, на кладку самой чешмы? Снизу его не ударишь. Все дело случая. Может быть, на сей раз будет другой конвойный, может, этот не станет забираться наверх?

Он снова лег и попытался заснуть. Надо, чтобы завтра нервы были в порядке, чтобы тело было бодрым и отдохнувшим. Он укрылся одеялом и ощутил тяжелый запах пота и ружейного масла. В возбужденном воображении возник партизанский лагерь — такой, каким он был накануне вечером; сидя у потухшего костра, командир отряда Гетман, комиссар и он, Антон, втроем обсуждали предстоящую операцию: надо было доставить в отряд винтовки и патроны к ним. Эти винтовки были выделены для их недавно сформированного отряда, но в результате неожиданного провала десять членов подпольной молодежной организации городка попали в лапы полиции. Оружие найдено не было, и только хромой подмастерье-сапожник, чудом оставшийся на свободе, знал, где оно спрятано.