Соня чувствует, как пальцы потеют от волнения, и осторожно, чтобы не потревожить тишину, вытирает ладони о джинсы. Почему-то в таких местах звуки всегда раздаются слишком громко, и это усиливает их судьбоносность. Даже дыхание слишком сильно тревожит мертвую тишину кабинета.
Соня пристально следит за шариковой ручкой в руке следователя и пытается угадать, что за слова появляются на желтоватой бумаге бланка. Эти слова напрямую касаются не только ее судьбы, но и судьбы Марка. И вот эта судьба сейчас висит на волоске. Слова. Разве они могут передать все, что происходит на самом деле? Зато они могут решить, как все будет.
Следователь — крупный мужчина лет тридцати пяти, спортивный, жилистый, с решительными чертами лица — шумно выдыхает и переходит на новую строку.
Под бинтом на правой руке неожиданно появляется неприятное ощущение влаги, теплый ручеек скользит вниз и останавливается в районе локтя. Надо было сменить повязку, но из-за паники Соня не подумала об этом. А зря. Если кровь проступит через бинт, то испачкает рукав, и потом будет трудно его отстирать. Да и ходить с окровавленной одеждой — жесть.
Строчек на бланке становится все больше, и под ложечкой у Сони сосет все тревожнее. И пальцы холодеют. На лице следователя никаких эмоций — не за что зацепиться. Ни сочувствия, ни ненависти — только скука. За скуку не зацепишься.
Вот она, пропасть отчаяния, что разверзается где-то внутри. И ты падаешь в темноту этой пропасти, внутрь своего рушащегося от ужаса сознания. Пропасть космоса — это не пространство. Это отчаяние, которое разрушило к чертовой бабушке стройные радостные описания реальности. Темнота космоса — это чертовы битые файлы. И никто тебе не протянет руку, чтобы удержать в реальности. Вот там и есть одиночество. Оно не в сети, а в отчаянии. И может быть сколько угодно людей вокруг.
«Почто ты покинул мя, Отче?»
А Марку-то каково? Соня опять забывает о себе и пытается представить, где он сейчас находится. В голове начинает крутиться слово «обезьянник» и картинки из детективных сериалов: решетка, бомжи, проститутки. Ужас. Нет. Нельзя. Не надо об этом думать. Не надо думать ни о чем. Пусть в голове будет ясная звенящая пустота, ровная, как поверхность зеркала. Глухая, как угольная шахта.
Следователь откладывает ручку и двигает лист. Шорох бумаги и одежды громко раздается в тишине. Почему-то в таких местах всегда громкое эхо. Пустые стены. Они усиливают малейший вздох, малейший шум.
— Прочтите. Если все правильно, напишите: «С моих слов записано верно», — и поставьте подпись.
Соня пробегает глазами текст. Сосредоточиться трудно, мысли мечутся и истерят, и она начинает шевелить губами, чтобы вникнуть в смысл фраз.
— Да. Вроде так.
Чтобы расписаться, надо наклониться вперед и положить руку на стол. Соня забывает про намокший бинт и опирается для твердости на предплечье, но пальцы все равно немного подрагивают. Подпись получается нервной и размашистой. И, что самое ужасное, на столе остается кровавое пятно.
— Ой! Простите, пожалуйста, — инстинктивно схватившись за локоть, Соня попадает пальцами в кровь.
Следователь тоже видит кровь на столе и на ее ладони, которую она теперь не знает, куда деть. Он с грохотом открывает ящик стола и кидает ей пачку влажных салфеток. Вытирая руку, а потом стирая кровь со стола, Соня боится поднять глаза и слышит, как следователь рвет только что исписанный лист.
Это катастрофа.
Голос следователя взрывает тишину.
— Что ты мне тут налепила? Что ты налепила? Ты не понимаешь? Он людей убивает? В детский сад поиграть решила? Что это? Это у тебя что? Что с рукой?
Он встает из-за стола и жестко берет ее за локоть.
— Пустите! Больно! Пустите!
Следователь задирает рукав. Показывается бинт.
— Я порезалась. Нечаянно! Это не он! Это я! Я сама! Он не виноват!
— Точно сама?
— Сама!
— Чем?
— Ножом. Нечаянно.
— Покажи, как сама! Это нож. Покажи — как? Как ты это сделала? Как именно?
Следователь кидает Соне карандаш и наблюдает ее жалкие попытки подтвердить слова действием.
— Не отрепетировала?
— Больше не будет ничего, — Соня срывается в крик. — Все закончилось. Все закончилось! Он больше никого не убьет.
И вдруг все, что Соня сдерживала, прорывается бурным потоком всхлипов. Все выходит из-под контроля. Следователь морщится, наливает в стакан воды, ставит его на край стола перед Соней и проходит к окну. Он смотрит сквозь решетку на буйство южной зелени. С улицы доносится гудок океанского лайнера. Этот звук уносит его мысли на несколько минут из кабинета в другие пространства, и у Сони достаточно времени понять, что ее физиология никому не интересна. Оттерев кровь и промокнув слезы, она наконец затихает с комком салфеток в руках.
— Извините, я все салфетки испачкала, — через несколько минут гнусаво говорит Соня. — Куда их выбросить?
Следователь оборачивается и видит перепуганную маленькую девочку, и сердце его на секунду останавливается. За годы работы он научился отчетливо видеть ту точку, в которой человек понимает, что врать больше нет смысла.
