Громадные бронзовые сфинксы лежат у въезда в «Отель Minuchy» и смотрят своими загадочными глазами на прибывающих гостей. Подъезд освещён внутри мягким голубоватым светом, а над ним в воздухе горит гигантскими буквами электрическое «Salve!» Экипаж за экипажем подкатывают на резиновых шинах, мягко как по ковру. Как ароматные пёстрые букеты из переполненных корзин, появляются из них женщины в фантастических костюмах всех наций и времён. Знаменитый живописец, хозяин отеля, даёт свой ежегодный костюмированный бал. Майская светлая ночь, охватившая уже город своим весенним теплом и трепетом, дополняет очарование картины.
Люсьен Жерве, в костюме английского охотника времён Иакова, остановился на подъезде и залюбовался тремя японскими паланкинами, принесёнными носильщиками. Из них, освещённые бумажными фантастическими фонарями, вышли шесть молодых девушек, одетых японками. Шесть брюнеток, с волосами, гладко зачёсанными вверх и проткнутыми золотыми стрелами, с глазами странными и длинными, от продолживших их чёрных чёрточек с символическим золотым рисунком на лбу и кончиках губ. Вероятно, поджидая своих кавалеров, они составили в стороне прелестную группу и, полузакрывшись пёстрыми веерами, щебетали за ними, как рой весёлых малиновок.
Рядом с Люсьеном по лестнице поднимался известный всему Парижу маринист, одетый дикарём, с носом, проткнутым рыбьей костью; писатель, закутанный в длинный подрясник из золотой парчи, затканной зелёными ящерицами и красными змеями, и «soiriste» [1] в костюме трубадура, с гитарой на пунцовой ленте через плечо. Поднявшись на несколько ступеней, они остановились в восхищении: роскошный вестибюль, обтянутый как палатка жёлтым атласом, горел как громадная золотая пещера; электрическая люстра, спускавшаяся с потолка гигантским букетом жёлтых тюльпанов, лила на всё свой горячий как солнце свет. Тут стояла группа женщин в высоких напудренных причёсках, в коротких атласных платьях, блёклых нежных оттенков, с тюниками, подобранными розами. Крошечные ручки женщин опирались на высокие палки, перевитые лентами, их лица с мушками и кокетливый гордый вид напоминали старинные портреты маркиз, героинь террора, когда та же красавица, что с закатом солнца ехала на бал, с восходом того же светила, в том же платье с цветами, не успевшими завять на её груди, всходила на эшафот и клала под кровавый нож гильотины свою легкомысленную головку, — с тою же гордой грацией, с какою опускала её на кружевные подушки алькова.
Пройдя вестибюль и увлекаемый всё прибывавшей толпою гостей, Люсьен поднялся по широкой мраморной лестнице, и тут, при входе в танцевальную залу, у одной из колонн, за парчовой драпировкой, завладел креслом, стоявшим как в нише. Здесь он мог спокойно дожидаться приезда Даниеллы. Перед ним была вся лестница, по ней катилась волна то резких, то нежных цветов. Голые плечи и руки, сверкающие от удовольствия глаза, и всюду, как фантастические живые огни в волшебную Вальпургиеву ночь, красные, синие, зелёные искры бриллиантов вспыхивают, гаснут, сверкают, горят и дрожат, как крупные капли слёз, которыми, в своё время, жизнь оросит каждого из этой безумно ликующей толпы.
Пробило полночь, оркестр играл вальс. Головы танцующих сближались, глаза мужчин погружались в трепетные, поднятые к ним взоры женщин, дыханье смешивалось, и обнявшиеся пары кружились то с медленною истомою, как бы охваченные сладострастным желанием, то страшно быстро в каком-то безумном исступлении. А вальс, этот проклятый вальс, который кружит и головы и сердца, продолжал лить свои нежные, захватывающие, ноющие, страстные волны звуков.
Толпа гулявших между колонн и по галереям густела, открытые плечи женщин касались красных фраков мужчин; фразы, сказанные одним, приходились в упор другим; кружева и цветы, встречаясь, сцеплялись и рвались. Словом, бал был в полном разгаре, когда на лестнице произошло движение: женщины наклонялись через перила, в группах мужчин пронёсся ропот восторга, и Люсьен сразу почувствовал, что Даниелла тут.
Даниелла остановилась посреди лестницы и подняла головку кверху, навстречу всем взглядам, приковавшимся к ней. Лёгким жестом головы и улыбкой она посылала «вопрос» знакомым лицам, и, наконец, как бы дав вполне налюбоваться собою и доказав, что её чудовищно смелый костюм не стесняет её, она взошла на площадку, где её уже ждал Люсьен.
Странный её костюм заставил его вздрогнуть от удивления и восторга.
Она была одета чёрной бабочкой.
Его очарованный взгляд охватил сразу её высокую, тонкую, гибкую и необыкновенно пропорциональную фигуру, вырисовывавшуюся во всей своей пластичной красоте. Ноги её были в чёрном трико, прошитом вдоль золотыми и серебряными нитями, пробегавшими как электрические искры при малейшем её движении, торс как изваянный в чёрном бархатном корсетике, с которого от талии до начала ног, как короткая юбка, спускались нити стекляруса и бисера, грудь вся как кираса буквально была залита бриллиантами, на голове, на её тёмных кудрях — всюду блестели драгоценные камни, и даже высоко над головою, на невидимых усиках дрожали два большие бриллианта. Громадная булавка, вроде той, на которую коллекционеры накалывают бабочек, была как бы воткнута в неё на самой середине груди. За спиною дрожали два маленьких, чёрных, лёгких крылышка. На прелестных голых руках, без перчаток, сверкал целый ряд блестящих тонких браслетов, от плеча до кисти руки.
