В этом есть что-то особенное. Это не просто свободный полет шара с тремя пассажирами — это знамение времени, это торжество культуры, это символ!
При грохоте и восторге сытой, пьяной и развеселой толпы из сада г. Омона поднимается воздушный шар с тремя представителями трех различных отраслей московской культуры. Неустрашимый аэронавт г. Жильбер, очень известный журналист г. Эр, сотрудник «Московского листка», и омоновская певица. Имя последней неизвестно, и сам присяжный историограф сада «Аквариум» г. Эр в своем высокопоучительном описании путешествия называет ее просто «барыня». Для полного комплекта не хватает хотя бы одного околоточного надзирателя. Зато, впрочем, есть коньяк и рябчики.
Земля спит тяжелым и глубоким сном. Ни огня, ни проблеска жизни. Тьма, безмолвие; загадочная пустыня. Живы ли там люди и только спят, или все они повымерли?
Путешественники философствуют.
— Как там скучно, — говорит журналист и плюет вниз.
— О да, — отвечает неустрашимый аэронавт. — Но разве это люди?
Тоже плюет. Певица трясется от страха и просится:
— Хочу вниз!
Журналиста охватывает легонькая дрожь — от сырости? — и он мужественно говорит:
— Действительно, г. Жильбер, не лучше ли опуститься. А то залетим, куда Макар телят не гонял…
— Мы-то, — удивляется неустрашимый аэронавт.
Даже певица и та перестает трястись и выполняет руладу, полную храбрости и благонадежного веселья. Журналист чувствует свою ошибку и поправляется:
— Дело в том, что я сейчас не могу умирать. Положительно не могу. На мне лежит такая высокая обязанность… перед родиной, перед миром. И, кроме того, аванс.
— У меня тоже аванс, — рыдает певица.
Временно корзина наполняется стонами и воплями. Земля спит и не чувствует, какая страшная драма разыгрывается в верхних слоях атмосферы. Выручает всех неустрашимый аэронавт.
— Успокойтесь, господа. За храбрых сама судьба. И потом у нас есть гайдроп.
— Гайдроп?
— Да, канат. Он волочится по земле, цепляется за ее поверхность и замедляет ход.
Журналист быстро соображает и, просияв, спрашивает:
— А если какой-нибудь прохожий подвернется под гайдроп?
— То будет сбит, — решительно отвечает неустрашимый аэронавт.
— Ха-ха!.. — закатывается журналист.
— А-ха-ха!.. — заливается певица.
— Хе-хе, — поддерживает аэронавт.
Путешественники ликуют. Земля спит. Все охвачено тьмой. Внизу безмолвие и тяжелый загадочный сон. Вверху — звонкие рулады, бульканье и веселые возгласы:
— Пью за французов, г. Жильбер!
— Пью за русских, г. журналисты!
Певица затягивает «Марсельезу», но, по незнакомству с мотивом, переходит на:
— Караул, разбой, батюшки мои, мои…
Земля спит, но на востоке уже загорается заря. Беседа высоких путешественников принимает спокойный, созерцательный характер. Неустрашимый аэронавт бросает вниз обглоданную косточку рябчика и глубокомысленно замечает:
— Вот мы едим рябчика, а они что?
— Глину, — острит журналист, отправляя вниз опорожнившуюся бутылку. В корзине веселье и новые тосты.
Земля просыпается. На поле выгоняется скотина; кое-где показываются люди. Начинается самая прелесть путешествия. Здесь я позволю себе привести дословную выдержку из описания г. Эра. Она красноречива, искренна и правдива:
«Мы видим, как пасущиеся в открытом поле животные, заслышав звук рожка г. Жильбера и заприметив несущееся над ними серое чудовище — шар, в испуге разоегаются во все стороны с диким криком и ревом; мы замечаем, что и на людей вид нашего шара производит не менее сильное впечатление. Мужики и бабы впопыхах выбегают из изб, другие мгновенно бросают работу, и многие от неожиданности явления падают ниц на землю. Мы даже слышим их ругань и проклятия, когда гайдроп неосторожно задевает и опрокидывает сложенную в порядке коноплю и крыши их изб». Путешественники помирают со смеху.
— Вот ослы-то! — говорит журналист и, ввиду поднявшейся изжоги, впадает в кратковременную меланхолию. — Невежественная темная страна. Сколько еще нужно забот, чтобы просветить. Страшно подумать…
— Ах, как они ругаются, — жалуется певица.
— А что? Опять, кажется, крышу сорвали? — вглядывается журналист и хохочет. — Смотрите, смотрите — чуть всю избу не завалило. А баба-то, баба-то на четвереньках!
Хохот. Но обозленные невежды как-то ухитряются схватить конец гайдропа и удерживают шар. Путешественников охватывает благородное негодование и страх.
— Пустите! — кричат они. — Пустите же, голубчики. Пустите, а то жаловаться будем!
Но мужики неумолимы. Они привязывают шар к дверному косяку избы и ругаются. Но неустрашимый аэронавт выручает и здесь. «Он выбрасывает немного балласту, — пишет г. Эр, — шар с страшной силой рванулся вверх, потянув за собой и гайдроп… и снес всю крышу избы, к которой его привязали мужики».
— Много взяли? — кричит насмешливо журналист и показывает фигу.
Певица выполняет благонадежно веселую руладу.
В селе Новоселье в путешественников стреляют из ружей, но не попадают.
— Какое невежество! — восклицает неустрашимый аэронавт.
— Какая дикая, бессмысленная злоба! — тоскует певица.
— Мне стыдно быть русским! — сокрушается журналист. — От лица всей интеллигенции приношу вам горячее извинение, г. Жильбер. Передайте мое глубокое сожаление о случившемся высокочтимому амфитриону г. Омону. От лица всей русской прессы прошу его не придавать значения этому прискорбному факту. И смею надеяться, что ни на количестве бутербродов, ни на качестве всего остального это не отразится.
