— Если бы я только знала... — пробормотала Дайна себе под нос.
С балкона гостиничного номера она созерцала вид, способный взволновать и менее романтическую натуру. Средиземное море было спокойно, как деревенский пруд. Отделенное от отеля только окаймленной пальмами авеню де Пари, оно отражало все великолепие восточного заката. Алые, золотые, медные краски неба выглядели смягченными на водной глади, волшебно переливаясь, когда едва заметные волны медленно скользили к берегу.
Опершись локтями на перила балкона и подперев ладонями подбородок, девушка продолжала бормотать:
— Если бы я знала, то не ждала бы с таким нетерпением приезда сюда. Этот закат выглядит просто оскорбительно. Что толку наблюдать такое зрелище в одиночестве? А еще говорят, что Бейрут — самый оживленный город к востоку от Суэца...
Краски заката развернулись вдоль горизонта словно павлиний хвост. На их фоне темнели причудливые силуэты пальм. Наконец лицо Дайны смягчилось, подобно тускнеющему блеску солнца, и ее недовольное бормотание стихло. Она осознала, что произносит монолог или, как это называют менее чувствительные люди, говорит сама с собой. Признак слабоумия.
Дайна горько усмехнулась. Вся беда, дорогой Горацио, не в городе, а в пей самой. Бейрут — чудесное место, яркое, колоритное, романтическое и, вполне возможно, оживленное. Но респектабельной молодой женщине, к тому же дочери священника, путешествующей по библейским местам в одиночестве на родительские средства, вряд ли следовало ожидать избытка развлечений.
Дайна с тоской посмотрела направо, где освещенная фонарями авеню де Пари изгибалась дугой вдоль берега. Где-то там находился центр Бейрута с его шикарными отелями, знаменитыми ресторанами и ночными клубами. Она надеялась остановиться в «Финикии» или каком-нибудь другом новом отеле, так как слышала, что там происходит много интересного. К сожалению, ее отец читал те же путеводители. Он читал вообще все путеводители, так как был фанатичным путешественником в кресле в самом печальном смысле этого слова — кресло было инвалидным, и он был прикован к нему почти десять лет.
Подвижное лицо Дайны изменило выражение — уголки рта горестно опустились. На «Финикию» нечего было и рассчитывать. Это путешествие предназначалось не для нее, а для ее отца. Сам он считал подобные сентиментальные соображения незаслуженным бременем для живших с ним людей, поэтому его голос во время обсуждения предстоящего путешествия звучал сухо и прозаично. Но Дайна слишком хорошо его знала, чтобы не обратить внимания на полутона.
— Увидеть чужими глазами то, на что мечтал взглянуть всю жизнь, едва ли может доставить удовольствие, — говорил он, глядя не на дочь, а на туристические проспекты, которые держал в руках. — Но это никоим образом не должно на тебя влиять. Я просто подумал...
Яркие разноцветные буклеты пестрели старозаветными названиями: Святая Земля, Иерусалим, Дамаск, стены Иерихона — «розово-красного города, древнего, как само время»... Топкие, испещренные голубыми венами руки держали буклеты веером, словно карты.
— Разумеется, я просто умираю от желания побывать там, — услышала Дайна собственный голос. — Разве ты не внушал мне это желание годами?
Старик бросил буклеты на стол, устремил на дочь пытливый взгляд карих глаз и усмехнулся. Широкая улыбка плохо сочеталась с аскетическими чертами лица, но она выражала ту сторону характера отца Дайны, которую она любила больше всего.
— Вот и отлично, — быстро сказал он. — И не трать время на то, чтобы посылать мне открытки. Я их терпеть не могу.
— Я даже не буду вести дневник, — пообещала Дайна — ее улыбка была точным отражением отцовской.
Яркие краски заката постепенно сменились бледно-лиловой дымкой. Дайна крепче оперлась локтями на перила. Путешествие по местам, которые столь тщательно изучал ее отец, никогда бы не состоялось, если бы ранее не произошло чудо. Благослови, Боже, фрау Шмидт, или как там ее фамилия, — во всяком случае, она, несомненно, была фрау, ибо только ее замужество предоставило Дайне шанс, о котором мечтало так много молодых певцов. Конечно, оперный театр Хильдесберга это вам не Зальцбург и не «Метрополитен-опера», но тем не менее хорошее начало, настоящая профессиональная работа и ступенька к более престижным местам.
Дайна знала, что ей повезло. Возможностей представлялось не так много, а конкурс жесткий. Если бы ее педагог по вокалу не оказался знакомым дирижера, если бы она не пела для герра Брауна, когда он в прошлый раз был в Штатах... Он вспомнил о ней, когда фрау Шмидт в самый разгар сезона обнаружила, что собирается стать матерью. К счастью, материнство в качестве причины ухода со сцены имело преимущество перед более внезапным поводом: оставался месяц, пока фрау Шмидт достигнет таких пропорций, что не сможет кланяться публике.
Хильдесберг, Германия. Не в первый раз Дайне хотелось улучшить знание немецкого языка. Она обладала тренированным слухом вокалиста и могла в совершенстве воспроизводить каждый умляут[1] в текстах опер Вагнера, Вебера и «Волшебной флейты», по ее словарь был ограничен. Ведь с богами из «Кольца Нибелунга» трудно было практиковаться в разговорной речи. Дайна улыбнулась, вспоминая знакомые либретто.