Chi a una sola e fedele? verso l'alttre e crudele…[1]
Лоренцо да Понте,[2] Дон Жуан, акт 2
Вот уже несколько дней я вижу во сне, что Марк мне изменяет. Все началось однажды вечером у Бетти.
Сразу видно, девица ревнива. Мы уже час сидим за столом, и она не перестает бросать на меня косые взгляды. Не то слово – злобные. Просто убийственные.
И это все потому, что я сижу с ее мужем– адвокатишкой, который развлекает меня кровавыми историями из собственной практики, зачастую неуместными, на грани профессиональной бестактности. Правда, не будь его, ужин оказался бы смертельно скучным. Стоит только посмотреть, до чего у всех важный вид на том конце стола! Бетти, хозяйка дома, пытается подавить зевоту, прикрывая рот рукой. Вертит свой перстень с огромным фиолетовым камнем, наподобие тех, что носят епископы. Скучает. Ей никак не удается оживить разговор, увязший в бесконечных рассуждениях о разрешении ближневосточного кризиса. Впрочем, она фотограф в модном журнале и ничего не смыслит в войне. Но с тех пор как мужчины помешались на политике, избежать подобных разговоров за столом невозможно. В этом отношении мой сосед – удачная находка, он вряд ли читает «Монд».
– Чем занимаетесь? Работаете?
– Нет, я продаю картины.
– Увы, я совсем не разбираюсь в искусстве…
Он резко отворачивается к соседке справа. Конечно, я знаю, что сейчас считается нормальным вот так внезапно менять собеседников, и все же…
Смешно слушать, как он повторяет свой монолог перед новой аудиторией. Эта неожиданная потеря интереса к моей персоне имеет свои плюсы. Я отныне вне поля зрения его жены, которая взялась за другую с той же злобой. К тому же у него очень красивые уши, если смотреть сзади. Меня так захватило их разглядывание, что я едва услышала вопрос моей подруги Майи:
– А ты, Клео, что бы ты сделала, узнав об измене мужа?
Застигнутая врасплох, я не знаю, что ответить.
– Что ты спросила?
Удручающе. Лучше бы промолчать. Моя безжалостная подруга еще раз озвучивает свой вопрос, отчеканивая ключевые слова: «Марк», «муж», «изменил».
– А ты, Клео, что бы ты сделала, узнав, что Марк, твой муж, тебе изменил?
В нерешительности я смотрю на Майю и остальных гостей, то есть на ту половину стола, которая не читала вечернюю прессу и потому не знает, что нужно думать о Саддаме. Пока адвокат со мной беседовал, они, должно быть, начали играть в «откровенность». Через шесть мест от меня, в лагере серьезных, а также спящих, претендующих на серьезность, Марк ничего не слышал. Почувствовав, что я на него смотрю, он мне подмигнул. Я покраснела.
– Я? Не знаю… Ничего… Может быть… Я ничего бы не сделала. Вот.
Марк улыбнулся. На его подбородке появилась ямочка, а по обе стороны носа маленькие морщинки. Допустить, что Марк мне изменяет? Во всяком случае, до сих пор этого не случалось и, я надеюсь, не случится.
– И потом… что касается нас, вопрос лишен смысла.
Майя продолжает допрашивать следующего, и тут слышится тихий голос:
– Никогда не говори «никогда»…
Жена адвоката. Коварная, она добавила свою ложку дегтя к дискуссии.
Во время командировки Марк обедает с женщиной. Сначала я думаю, что это я, потому что вижу ее сзади и узнаю улыбку, которой он одаривает меня по вечерам, когда хочет заняться любовью. Сплетение рук, скрещение пальцев. Я даже не подозреваю о том, что творится под столом. Секс. Повсюду секс. В его глазах, их смехе, движениях, в отведенных взглядах официантов, в почти нетронутых тарелках, наконец в сумочке, которую она отодвигает, когда он садится ближе… И тут она оборачивается, и я вижу, что это вовсе не я, а другая. Другая женщина! А он просит счет, не заказав ни десерта, ни кофе, – видимо, гормоны берут свое, они так и норовят вырваться наружу прямо здесь, в ресторане, где полно народу. Наконец он протягивает свою кредитку «Виза» метрдотелю, который, поблагодарив месье по– английски, получает внушительные чаевые в явно не нашей валюте. Женщина, отсутствовавшая какое– то время, присоединяется к Марку, он галантно встает, пока она усаживается. Остатки воспитания прошлых лет, а я так чувствительна к подобным вещам… Женщина достает зеркальце из сумочки, которая очень похожа на мою, и начинает подкрашивать губы красной помадой «Фонтана», он же не может отвести глаз от ее рта. Не знаю, что он в нем нашел, это всего лишь большая дыра, отверстие, полное пожелтевших от чая, кофе, табака и неизвестно чего еще старых зубов. Говорю себе – она старая и, должно быть, у нее плохой запах изо рта, но его, похоже, это не беспокоит. Он открывает дверцу машины, она садится, сделав зацепку на колготках. Отлично! Он – это Марк, мой муж, а она…
И вдруг – утро, обыкновенное летнее утро, сороки возятся в ветвях липы, упорно растущей за окном. Липа в Париже! Слышу, как в ванной поет Марк, изображая Лепорелло, потом слышится бульканье, – должно быть, он чистит зубы. Мой муж – единственный из всех, кого я знаю, – может одновременно петь и чистить зубы. Это так смешно.
– Привет, детка!
Целует меня.
– Привет!
– Ты, случайно, не видела мой галстук со слонами?
Двенадцать лет в браке. И все же я нахожу его привлекательным. Даже когда он спрашивает про свой галстук, стоя в семейниках в горошек и черных носках, натянутых почти до колена. Он достает маленький чемодан – значит, едет ненадолго. Я смотрю на чемодан. Ненавижу чемоданы.
