Сумерки в механическом музее: возрождение воображения
(Эссе)
Последние лет десять я время от времени сажусь за написание длинной, распространённой поэмы, главный герой которой, маленький мальчик из недалекого будущего, оказывается в музее, заполненном говорящими, движущимися механическими экспонатами. Он огибает ведущую направо галерею, обозначенную «Рим», проходит мимо двери с табличкой «Александрия» и переступает порог, над которым знак с красиво выписанным словом «Греция» указывает в сторону зелёного луга.
Мальчик бежит по искусственной траве и вскоре натыкается на Платона, Сократа и, скажем, Еврипида, которые сидят в жаркий полдень в тени оливы, потягивая вино, макая хлеб в мед и изрекая истины.
Мальчик медлит немного, потом обращается к Платону.
— Как дела в Республике?
— Присядь, мальчик, — отвечает Платон, — и я расскажу тебе.
Мальчик садится. Платон рассказывает. Сократ добавляет и уточняет. Еврипид разыгрывает в лицах сцену из одной из своих пьес.
И во время этого разговора мальчик свободно может задать тот самый вопрос, который занимает нас всех уже несколько десятилетий.
— Как так вышло, что Америка, воистину страна победившей Идеи, так долго не обращала внимания на волшебную и фантастическую литературу? Почему о ней заговорили только в последние тридцать лет?
И ещё другие вопросы может задать мальчик.
— Почему произошло такое изменение?
— Кто велел учителям и библиотекарям подтянуться, сесть смирно и слушать внимательно?
— И кто в нашей стране, в то же самое время, заставил изобразительное искусство отойти от абстракций и подвинул его обратно в сторону чистой иллюстративности?
Поскольку программа, вложенная в моего механического наставника-Платона, может не предусматривать таких вопросов, а я пока еще жив и роботом не являюсь, то я и постараюсь ответить.
И ответ звучит так:
Ученики. Молодежь. Дети.
Они встали во главе революции в чтении и рисунке.
Впервые за всю историю искусства и обучения дети стали учителями. В прежние времена знания стекали вниз, с вершины пирамиды к её широкому основанию, где ученики хватали, что могли. Боги вещают, дети внимают.
Но чу! законы притяжения встали на голову. Тяжёлая пирамида, как тающий айсберг, поворачивается, и мальчики с девочками вдруг оказываются наверху. Теперь обучает основание.
Почему так получилось? Ведь в двадцатые, тридцатые годы ни в одной школе в программу не входили фантастические книги. Немного их было и по библиотекам. Раз, ну, быть может, два в год наиболее совестливые издатели осмеливались выпустить пару книг, которые можно было бы причислить к умозрительной литературе.
Если кто-то взялся бы проехать по Америке в 1932, 1945, 1953 году, заходя по дороге в обычные библиотеки, он не нашел бы там ни Бэрроуза, ни Фрэнка Баума и страны Оз.
А в 1958 или 1962 — ни Азимова, ни Хайнлайна, ни Ван Вогта, ни, извините, Брэдбери.
Ну, предположим, по одной книге, там и сям, того или иного автора. Но в остальном — пустыня.
В чём причина?
В среде учителей и библиотекарей бытовала тогда, да и сейчас таится подспудно, некоторая идея, концепция, точка зрения — что на завтрак надлежит питаться только Фактами. Сказки? Глупости. Даже когда она принимает научно-фантастические формы, что случается довольно часто, фэнтэзи опасна. Это эскапизм. Пустые мечтания, не имеющие ничего общего с реальным миром и его проблемами.
Так говорили снобы, которые не ведали, что они снобы.
И полки стояли пустыми, книги лежали нетронутыми на издательских складах, о предмете не заговаривали.
Тогда пришла Эволюция. Выживание вида под названием Ребенок. Дети, умирающие от недоедания, изголодавшиеся по идеям, в изобилии рассеянным по земле обетованной, но потчуемые лишь механизмами и зданиями, решили действовать сами. И что же они сделали?
Они вошли в школьные классы в Уокеша, и в Пеории, и в Нипоуа и Шайенне и Редвуд-сити, и поместили на стол учительницы маленькую, кроткую бомбу. Вместо яблока — Азимова.
— Это что? — спросила учительница с подозрением.
— Попробуйте. Это вам будет полезно.
— Вот ещё.
— Попробуйте, — сказали они. — Один абзац. Если не понравится, дальше не читайте.
И сообразительные ученики повернулись и вышли из класса.
Учителя (а позже — и библиотекари) некоторое время всё не могли собраться, книжка неделями валялась где-то, и вот однажды ночью — они решили прочесть первый абзац.
И тут — взорвалось.
Прочитан был не только первый, но и второй параграф, вторая и третья страница, четвёртая и пятая глава.
— О боже! — вскричали учителя, практически в один голос. — В этих дурацких книжонках, оказывается, о чём-то говорится!
— Бог мой! — закричали они, проглатывая вторую книгу. — Да здесь же полно Идей!
— Чтоб мне провалиться! — бормотали они, проносясь сквозь Кларка, заворачивая к Хайнлайну, выныривая из Старжона. — Эти книги, страшно сказать, современны, важны и значимы!
— Да! — провозгласил хор голодных детей во дворе. — О, да, и ещё раз — да!
И когда учителя вернулись в классы, они обнаружили удивительную вещь.
Ученики, которых никаким образом нельзя было заставить читать, вдруг словно ожили, подтянулись и стали цитировать Урсулу Ле Гуин. Дети, которые в жизни не прочли не то, что книги, но даже и надгробной надписи на могиле неграмотного пирата, принялись переворачивать страницы чуть ли не языком, требуя ещё и ещё.
