— Больше никто меня не ударит.
Я говорю уверенным, но настолько тихим голосом, что слова невозможно различить сквозь шум воды. Окровавленные губы с трудом разлипаются на каждом слоге. Дверь подпрыгивает на петлях, еле выдерживая напор кулаков мужа. Минуту назад его руки, с черным слоем грязи под ногтями, кружили возле моего лица и вместе с бранью обрушивались на голову. Обычно серые, но сейчас позеленевшие от слез глаза с упреком смотрят на меня из зеркала. Зачем? Ради чего я два года терпела издевательства? Почему позволяла себя унижать? Для чего подстраивалась под его настроение, старалась угодить, исполнить каждую прихоть? Этим не заслужить любовь или уважение. Так можно потерять последнюю каплю достоинства.
— Дина, девочка моя, открой дверь, — раздается ласковый голос. — Я хочу сесть и спокойно все обсудить. Ты попросишь прощения, и мы забудем этот маленький инцидент. Мышонок, открой котику дверь.
Я зажмуриваюсь и до скрипа сжимаю зубы. На этот раз Олег меня не проведет. Стоит открыть дверь, и он снова набросится с кулаками. Не дождавшись ответа, муж переходит на крик:
— Открывай, сука! Я не собираюсь из-за тебя ломать дверь в собственную ванную! Вкалываю с утра до ночи, а ты мне даже завтрак приготовить не можешь. Только и умеешь, что перед соседом-пидором юбкой трясти. Открой дверь и посмотри мне в глаза! Тварь, по-хорошему не понимаешь? Открывай!
Олег с новой силой колотит в дверь. Я зажмуриваюсь от каждого удара, сердце подпрыгивает так высоко к горлу, что начинается икота. Надо успокоиться. Бояться уже нечего. Олег умеет себя контролировать и если говорит, что не собирается выбивать дверь, значит, я в безопасности.
— Вот оно, хорошее, — шепчу, задевая губами струю воды. — Все, что заслужила за два года преданности, рабского труда. Вот спасибо за еду, — смываю кровь со лба, — вот за чистое белье, — промачиваю полотенцем рассеченную бровь. — Отдельная благодарность за воспитание чужого ребенка, — дотрагиваюсь до распухшей, похожей на желе губы. — Даже твоей пятилетней дочери можно вытирать об меня ноги.
— Ты что там бормочешь? — дверь подпрыгивает в последний раз. — Я ухожу. Вернусь с работы — чтобы ужин был на столе! Приготовь хоть раз что-нибудь приглядное, лохудра безрукая.
Входная дверь захлопывается. Чувство облегчения вызывает во мне новый поток слез. Остановить истерику не получается. Надо попытаться хотя бы ненадолго подавить рыдания и взять себя в руки. Умываю разгоряченное лицо ледяной водой, полотенце впитывает колкие капли и остатки слез. Я с детства мирюсь с насилием, давно воспринимаю его как неотъемлемую часть жизни. Хватит! В последний раз смотрю в зеркало, на заплаканное, с трясущимся подбородком отражение и обещаю:
— Никто и никогда больше не посмеет меня унизить. Я не позволю прикоснуться ко мне даже пальцем, — в глазах зеркального двойника загорается непривычный, холодный огонь, я киваю отражению: — Пора!
Открываю дверь ванной, снаружи никого. Из кухни доносится чавканье. В дверном проеме показывается перемазанное пирогом лицо падчерицы. Бедная девочка, каждый день ей приходится выслушивать ругань, смотреть, как отец избивает мачеху. Неудивительно, что ребенок заедает стресс сладостями.
Сердце тянет к входной двери, но разум ведет на кухню. Ответственность всегда побеждала во мне желания. Я привыкла доводить любое дело до конца. Прежде чем навсегда уйти из этого дома, я должна убрать и позаботиться о Кате.
— Доедай побыстрее, — я сквозь слезы улыбаюсь Кате, убирая со стола грязную посуду. — Сейчас пойдем к бабушке.
— Я не хочу доедать! — ее губы, облепленные крошками, искривляются в плаксивой гримасе. — Пирог невкусный, ты не умеешь готовить.
— Тогда не ешь, — говорю я и включаю воду. — По дороге купим тебе печенья со злаками. В форме звездочек, и вкусное, и полезное. Хочешь, перед уходом почищу тебе яблочко?
Сзади опять раздается чавканье. Наверно Катя всё-таки решила доесть. Я поворачиваюсь, чтобы забрать последнюю грязную тарелку, и еле успеваю прикрыть глаза. Пережеванный пирог стекает по моему лицу, а из-за стола доносится смех.
— Думаешь, это смешно? — вытираюсь полотенцем и подхожу к столу.
— Очень, — кивает Катя, глядя мне в глаза.
— Все, с меня хватит! Марш к себе в комнату!
— Неа! Я хочу еще пирог, — барабанит она ложкой по столу.
— Ты же сказала, что он невкусный.
— Давай невкусный пирог!
Я отрезаю четверть пирога и наблюдаю, как Катя впихивает половину куска в рот.
— Не глотай целиком, сначала прожуй!
Ее глаза блаженно поднимаются к потолку, на лице появляется подобие улыбки, но, проглотив, она выдает:
— Невкусно!
— Наелась? Пошли одеваться.
Катя нехотя вылезает из-за стола и, вытирая рукавом перепачканный рот, плетется в свою комнату. Я вынимаю из шкафа её любимую футболку с вишенками, каждый раз глядя на которые, она непроизвольно облизывается. Достаю новые джинсы. Олегу нравится наряжать дочку, как ребенку — куклу. Он никогда не жалеет на это денег, но достать одежду Катиного размера почти невозможно, поэтому вещи приходится шить на заказ.
