Джорджия
Март 1860 года
Влажные ветви деревьев хлестали бегущего мальчика по лицу и цеплялись за одежду. Ботинки промокли и скользили по влажной земле. Позади, в тумане, слышался лай собак. Они преследовали его, держась на одном и том же расстоянии, не отставая.
Мальчик уже начинал задыхаться. Кровь стучала в висках. По щекам струились слезы. Ноги уже почти не повиновались ему, но он все равно не останавливался. Мальчик знал, что ожидает его в случае удачной погони. Если псы не разорвут его на месте, то надсмотрщики отвезут обратно в Ривер-Оукс и там закуют в цепи, словно дикого зверя. А потом жестоко высекут.
Лес становился все гуще. Мальчик спотыкался, продираясь сквозь колючие заросли кустов, не обращая никакого внимания на царапины. С земли поднимались вверх волны теплого тумана.
Внезапно он почувствовал, как подгибаются колени. В тот же момент он зацепился ногой за корень и с размаху полетел на землю, заскользив по опавшей листве.
Он прислушался, тяжело переводя дыхание, готовый услышать лай собак и треск сучьев совсем близко. Но ничего. В лесу царила тишина.
Лежать было удобно. Пахло прелыми листьями. Мальчик, прислушиваясь, опустил голову на руку. Он часто дышал и никак не мог прийти в себя.
Ни звука. Может быть, они добрались до ручья и потеряли его след?
Он закрыл глаза. Под ним была теплая мягкая земля. Если бы он только мог остаться! Он бы никогда не убежал.
Он вновь вспомнил собак. Как страшно было, когда кучер появился из-за сарая со всей сворой! А за ним, с багровым от злости лицом, шел надсмотрщик.
Мальчик хотел убить его. Он швырнул в него котелком с кипящей водой. Но хотя надсмотрщик и заорал от боли, но тут же, приподнимаясь с залитого кровью, израненного тела матери, попытался схватить его.
Мать молила сына о помощи. Но он не мог ничего сделать – ни остановить негодяя, ни даже заставить его замолчать.
«Хозяйская подстилка! Шлюха мулатка!» – ругался надсмотрщик.
Рабыня.
И никому нет дела, что негритянка она только на одну восьмую. И что ее кожа – гораздо светлее, чем у того же надсмотрщика. Не важно даже, что отцом ее сына был белый хозяин плантации. И что сына воспитывала гувернантка-англичанка. У него даже не было рабского клейма! Однако с тех пор, как у хозяина родился законный наследник, мальчик и его мать были забыты. И поэтому надсмотрщик мог безнаказанно избить и изнасиловать ее.
Мальчик вновь поднял голову и затаил дыхание. Вот. Он услышал далекий лай. Сначала лаял один пес, потом к нему присоединился второй.
Мальчик вздрогнул и с трудом поднялся на колени.
Лай стал громче. По спине у мальчика побежали мурашки.
Он прижался щекой к жесткой коре растущего рядом дерева. Близко ли они отсюда? Или же, потеряв его следы, слишком забрали вправо?
Мальчик что есть сил сдерживал дыхание. Далеко ли простирается этот лес? Если он действительно бежит на запад, то вскоре уже попадет к реке. Если бы только туман немного рассеялся…
Мальчик облокотился спиной о дерево. Легким не хватало воздуха, ноги дрожали, колени подгибались. Он чувствовал, что сил бежать дальше у него просто нет.
И тут он словно услышал голос матери.
– Беги ангел. – Слова, казалось, звучали у него в ушах. – Беги так быстро, как только сможешь! Не дай им убить тебя!
Мальчик вскочил и стремглав ринулся прочь.
Нью-Йорк
Сентябрь 1882 года
– Ты шутишь? – открыв от изумления рот, спросила Эва Морланд. Не глядя под ноги, она шагнула к сестре, но внезапно пошатнулась, запутавшись в платье, и чуть не упала.
Присцилла Морланд лежала на парчовой кушетке и лениво жевала засахаренные орешки.
– Эва, – раздраженно проговорила она, – пожалуйста, не делай такое трагичное лицо. Мне просто нужен совет. Или мне придется обратиться к кому-нибудь еще.
Эва молчала. Присцилла подняла на нее глаза.
– Все нормально. Если хочешь, я могу повторить. Я беременна. И жду ребенка, – четко и раздельно, как на уроке, проговорила она. Затем насмешливо добавила: – Я опозорена, втоптана в грязь. Жизнь моя загублена.
Эва вздрогнула, словно последняя фраза сестры причинила ей физическую боль.
– У тебя были сексуальные отношения с мужчиной? – Она чувствовала, что это звучит глупо, но надеялась, что сестра просто засмеется, как обычно.
Присцилла небрежно махнула рукой:
– Ну да. Можно назвать и так.
Эва строго посмотрела на нее:
– И с кем?
Присцилла удивленно приподняла брови, а ее кукольно-детский ротик изогнулся в противной ухмылке.
– Эва, неужели ты серьезно думаешь, что я отвечу на такой вопрос?
Эве не понравился наглый тон сестры. В семье Присциллу всегда баловали, она была всеобщей любимицей. А теперь она превратилась в эгоистичную, самодовольную девицу. Но на этот раз, думала Эва, начиная злиться, на этот раз она зашла слишком далеко.
– Прекрасно, – ухватилась она за ее последнюю фразу, – не надо. Не говори. Я не желаю ничего знать. – Она повернулась к двери, лелея в глубине души надежду, что Присцилла позволит ей уйти.
– Я не собираюсь тебе ничего рассказывать, – громко повторила Присцилла.
Эва остановилась и медленно повернулась к сестре. Та, в свою очередь, демонстративно положила в рот орешек и, неторопливо прожевав, добавила:
