В этот день он, как и обещал, навестил родителей. И теперь сидел за столом в их небольшой квартирке на третьем этаже, ковыряясь вилкой в тарелке и тыкая пальцами в сенсорный экран смартфона.
— Да отложи ты свою балалайку, — проворчал недовольно отец. — Так редко тебя видим.
За приоткрытым окном с белыми занавесками клонился к закату яркий солнечный день. С футбольной площадки во дворе были слышны удары по мячу и крики детей. Где-то лаяла собака. Из какой-то машины неслась развеселая и глупая песня про Николая, которого героиня песни не могла забыть.
— Я же ничего не говорю, папа, что ты даже сейчас с газетой. Что нового в мире? — парировал сын.
— Все то же самое. Опять международная напряженность… Как бы войны не было.
— Не будет никакой войны. Это я тебе могу гарантировать.
— Да откуда ты знаешь?
— Ну, хватит вам, пожалуйста, — мать отвернулась от плиты, где она помешивала мясо с овощами. — Накладывай себе еще салата, сынок. Ты же всегда такой любил.
Она сняла передник и села за стол.
— Я понимаю, ты целыми днями пропадаешь на работе, — завела свою старую песню мама, испытующе глядя на него. — Но мог бы и почаще заглядывать. Живешь в соседнем городе, а мы почти три месяца тебя не видели. И лучше вместе с Олей…
— У меня все хорошо. Точнее, у нас, — усмехнулся сын, думая о чем-то своем.
— Когда внуки будут? — более прямолинейно высказался отец, не отрываясь от газеты. — Или вы с ней из этих, чайлд-фри?
— Да что ты заладил? Скоро будут. Мы всего год вместе. Я наконец-то нашел то, что искал. И счастлив, как идиот, — сын наколол на вилку кусок говядины, посмотрел на родителя в раздумье, после чего отправил кусок в рот. — Мы с ней понимаем друг друга с полуслова. У нас даже музыкальные вкусы совпадают. И стихи она любит такие же.
— Подумаешь, стихи. Чувствую, мы умрем раньше, чем дождемся внучат, — вздохнул отец и снова погрузился в чтение. Целый газетный разворот занимали новости из одной ближневосточной страны.
Мать всплеснула руками. Она терпеть не могла конфликты — ни военные, ни семейные.
На парковке возле супермаркета девушка в легком платье складывала покупки в машину-малолитражку. Ничего тяжелого — сок, яблоки и мюсли. На пальце блестело витое кольцо из белого золота с маленьким камушком. Оно очень подходило к ее синему платью и волосам цвета не то меда, не то спелых колосьев пшеницы. Двигалась девушка легко, улыбаясь каким-то своим мыслям. Туфельки — не новомодные «лабутены», а что-то более удобное, цокали в такт: «тук-тук-тук».
Внезапно ее улыбка поблекла, а чистый лоб наморщился. Девушка подняла глаза вверх и застыла с пакетом в руке. Потом перевела взгляд на людей, которые выплескивались потоком из чрева магазина через автоматические двери.
Посмотрела недоверчиво, словно увидела их впервые. Потом глаза ее снова устремились в безоблачное небо почти одного с ними цвета, будто там она что-то хотела разглядеть.
«Это все… ненастоящее», — можно было прочесть по губам.
Говорят, человек чувствует направленный на него взгляд. Но кто может уловить взгляд, обращенный на него за тысячи километров? Даже если в нем так мало человеческого?
Тот, кто мгновение назад смотрел глазами сидящего за столом голема, стоял один посреди пустоты. На миллион парсеков в любую сторону трехмерного пространства — не было больше никого и ничего. Да и одиннадцатимерное неевклидовое было пустым.
Не только тех, кто мыслит — не было никаких материальных структур. Сюда даже астероиды не залетали. Только вакуум и редко распыленные в пространстве атомы водорода. Да реликтовые частицы, продолжающие свой полет, начавшийся в момент Большого взрыва.
Никого и ничего, кроме созданного им.
Страннику здесь нравилось. Никто его здесь не беспокоил.
Доисторическая концепция частной собственности в мире, где все можно создать из ничего, давно превратилась в аналог древнего понятия «privacy»: «Это мой астероид и я не хочу, чтоб меня тут тревожили».
Когда-то ему трудно было привыкнуть к космосу. Труднее, чем привыкнуть к другим своим возможностям. Инстинкты говорили: под тобой бездна, разобьешься вдребезги. Память говорила: задохнешься, мгновенно замерзнешь, кровь в легких закипит. Опыт говорил: потеряешься и никогда не найдешь дороги обратно. Тогда ему впервые пришлось подформатировать свою психику, удаляя оттуда алгоритмы целыми блоками. До этого Странник обходился обычной, человеческой.
Но в таком месте, как это, он бы мгновенно сошел с ума, вернись его психосфера к своему «младенческому» состоянию. Это тебе не по-домашнему родная орбита давно ставшей музеем Земли, где он впервые прочувствовал, что такое свободный полет в пространстве без всякой искусственной оболочки. В корабле он никогда не летал (да в них никто и не летает, кроме маньяков-реконструкторов).
Это даже не Солнечная система. И даже не галактика, названная в честь известного шоколадного батончика.
Это войд. Пустота между сверхскоплениями галактик. Ближайшее из них так далеко, что свет оттуда доходит за несколько миллионов лет. Если бы он был человеком, то не разглядел бы даже светящейся точки.
Сейчас, когда его спонтанному зрению позавидовал бы иной радиотелескоп, он видел яркую пылинку. А если начать приглядываться, она дробилась, пока не превращалась в рой огоньков. Каждый из них был даже не галактикой, а скоплением галактик. Чтобы проникнуть еще глубже, чтобы отличить свой прежний дом от Туманности Андромеды или галактики Треугольника, ему уже надо было потратить несколько секунд на выращивание дополнительных сенсоров.
