Возможно, все началось со сноса домов. Всякие разрушения вообще плохо на меня действуют. Я почувствовал себя совсем другим. Прежде, несмотря на пятнадцать лет, проведенных в этом квартале, я не чувствовал себя здесь постоянным жителем. Возвращаясь домой, я часто спрашивал себя, действительно ли я тут живу. Некоторые задают себе этот вопрос в первые дни после переезда, я же спрашивал себя об этом все пятнадцать лет. И все-таки если не здесь, то где в таком случае? Выходило, что я по-прежнему живу в своем городке на Апеннинах, который покинул лет двадцать назад. И вот теперь, когда сносили это нагромождение старых домов, бараков и автобусных гаражей вокруг моего дома, я стал понимать, что исчезает неизвестная мне часть района, запечатлевшаяся в мозгу темным и загадочным пятном. В мыслях словно наступил какой-то просвет: я все больше отдавал себе отчет, что живу в Риме, а не где-то еще.
В то время как бульдозеры и еще какие-то машины оранжевого цвета разрушали ветхие строения, служившие гаражами для автобусов, в огромном освободившемся проеме молниеносно выросло здание суда, сразу же распахнувшее свои двери для служащих.
На слом стен бульдозеры затратили три дня, но все три дня не прекращали сновать взад-вперед старые автобусы, похожие на тараканов, и механики с видом потревоженных вонючих мышей. И так до тех пор, пока все вокруг не превратилось в груду развалин и новые машины не стали укатывать обломки по всей площадке, чтобы разровнять и загрунтовать ее. Среди кирпичей то и дело попадались черные покрышки, промасленные тряпки, автомобильные камеры и болты, банки из-под смазки, старые сиденья с торчавшими из обшивки пружинами, перчатки, рули, радиаторы. Все это перемешалось с салатом на месте прежних огородов, запуталось в ветвях трех срубленных инжирных деревьев, в сгнивших перекладинах от строительных лесов для здания суда, покрыло кучу ржавых гвоздей на траве, обломки лопат и оберточную бумагу. Вскоре по буграм и колдобинам затарахтели катки, дробившие кирпичи и превращавшие их в красное месиво, а на поверхности выступило масло, сочившееся из погребенных под землей маслобаков и мазутных тряпок. На пятый или шестой день прибыли грузовики с землей и песком, и площадка неожиданно превратилась в огромный мягкий ковер, в котором утопали ноги, а собаки и кошки зарывали свои экскременты.
Тут же на площадке гнилым зубом торчало розоватое здание семнадцатого века. Огромное и ветхое, оно за триста лет вылиняло от дождей и града: от былого великолепия остались лишь посеревшие облупленные стены. Теперь, когда перед зданием образовалось открытое пространство, появилась наконец возможность разглядеть его ночных и дневных обитателей. Это были низкорослые крепыши — эмигранты из Калабрии, гуськом тянувшиеся на ночлег, словно вокруг была не просторная площадка, а прежние узкие проулки, заросшие крапивой и бурьяном.
Когда суд начал работать, перед зданием устроили большую автостоянку. И откуда ни возьмись повалили люди в солнечных или обычных очках в золоченой или черепаховой оправе, с раздутыми портфелями и папками из настоящей или искусственной черной кожи.
Адвокаты в темных костюмах с лопающимися на толстых ляжках брюками, лысые черепа и продолговатые лица образца 1914 года, шеи с жирными складками, казенные фразы, словно на приеме в министерстве. Иногда, правда, в толпе мелькали и другие — квадратные, вороватые — лица, это были проходимцы, бедолаги, простаки, спекулянты, наемные убийцы, пройдохи и сутяги. Золотые протезы и коронки со снующим меж ними болтливым языком и кариозные зубы, которые, пережевав, выплевывают исковерканные слова. Толпы на улицах и в барах, шум игральных автоматов; четыре пива, два кофе и рюмочку ликера для пищеварения, триста стаканов содовой, чтобы успокоить желудок, измученный тюрьмой; пыльная стоянка — автомобиль на автомобиле; проститутки, подтягивающие чулки; бродячие псы, поливающие мочой стены; пластиковые мешки с нечистотами; трамвайные билеты, падающие на голову; площадная ругань, нацарапанная на крыльях и дверцах машин; очередь в телефоны-автоматы; автомобильные сирены; одиноко бредущий мимо судья с задушенными на устах словами: «РАЗВЕ ВСЕ ЭТО МОЖЕТ ВМЕСТИТЬСЯ В ГОЛОВЕ И НЕ СВЕСТИ ЧЕЛОВЕКА С УМА?»
Время от времени я теряю свою жену. В первый раз я заявил об этом в полицию, поместил объявление с фотографией в газете и два месяца лихорадочно искал повсюду — и днем, и ночью. Как никогда раньше, я стал ориентироваться в городе. Я не думал, что она сбежала с каким-нибудь мужчиной или что ее похитила банда на предмет торговли белыми рабынями либо для продажи трупа в одну из клиник, как это принято в наше время. (За мертвеца платят от двухсот до трехсот тысяч лир. А то и дороже, если он вовремя попадает в руки врачей, которые могут вырезать у него какой-нибудь жизненно важный орган, например печень, сетчатку глаза или даже кожу.)
Жену я обнаружил сидящей на скамейке в садике на бульваре Мадзини. Не шевелясь, она тупо, словно в забытьи, глядела в одну точку и не подавала никаких признаков жизни. Но при виде меня сразу же оживилась, как будто только и ждала встречи со мной, чтобы вздрогнуть, прийти в себя, улыбнуться. Не говоря ни слова, мы вернулись пешком домой. Я ни в чем ее не упрекал. Ждал, когда сама заговорит. Я заметил, что руки у нее огрубели, словно от тяжелой работы, как у домашней хозяйки. Платье сносилось. Ни в этот, ни в последующие дни она не раскрыла рта. На ней было дешевенькое хлопчатобумажное, сплошь заштопанное белье. На третий или четвертый день она, порывшись в ящиках комода, с удивлением показала мне пару шелковых трусиков и несколько комбинаций: а я думала, что они пропали. В темноте, в постели, мне показалось, что вся она будто деревянная. Чувства притупились. У нее появились провалы памяти, и я объяснял их двумя причинами: выкидышем, который оказался для нее потрясением и приковал на пять месяцев к постели, и крахом торговой фирмы ЭНДС, которую она возглавляла. Фирма была небольшая и собиралась по американскому патенту реставрировать в Италии старые, исцарапанные беспрерывной прокруткой киноленты, с тем чтобы их еще можно было использовать, прежде чем отправить на свалку. Дело так и не сдвинулось с места, хотя фирма продолжала существовать. Жена упорно боролась за нее, хотя, собственно говоря, делать там больше было нечего. Однако в октябре на жену неожиданно свалилась груда дел. Она выстукивала на машинке годовой отчет фирмы для вручения канцелярии торгового надзора. Фиктивный отчет. Заседания компаньонов фирмы были целиком высосаны из пальца моей жены. Равно как и выступления, доклады, проекты, бюджеты, пассивы. Нагромождение слов и несуществующих лиц, которые вот уже семь лет жили в одном ее воображении.
