Я проснулась в кромешной тьме. Тяжелые шторы были задернуты наглухо, и сквозь них нельзя было определить, что за ними — ночь или день. Высунула покрасневший и опухший из-за насморка нос из-под одеяла и тут же громко чихнула. Потянулась за платком, который оставила на прикроватном столике. Совсем не женственно высморкалась. Зябко поежившись, покосилась на будильник. Неоновые стрелки показывали половину пятого утра — а сна ни в одном глазу. Супер. Этого мне только не хватало.
Холодно. Надо бы стекло в окне поменять. Уже неделю, как дома, а все руки не доходят. Хотя какие там руки. Еле ноги волочу. Мой отпуск медленно, но верно перетек в стадию — «продли счастье больничным». Да, лучше бы я на работу пошла… Если бы могла.
Увы, когда меня вышвырнуло из портала и немилостиво шмякнуло об пол, я минут пять только и могла, что хлопать глазами и хватать ртом воздух, борясь за свое дыхание. В таком виде — распластанную на холодном полу в гостиной — меня и нашли родители. Они вернулись из круиза и первым делом решили заглянуть ко мне. Это было очень мило с их стороны, так как подняться самой мне не удалось. Тело, словно резко прибавило в весе — килограмм на пятнадцать. Отец поднял меня на руки и перенес в комнату. Уложил в постель, и, не сдержался, все-таки фыркнул, что я совсем извела себя со своими диетами.
На вопросы я отвечала уклончиво. «Где была? Что пила?» — вовсе игнорировала. Меня естественно заподозрили во всех самых тяжких, пока… Пока мама не измерила температуру, и с воплем: «Да, ты горишь!» — не начала пичкать меня таблетками, которые остались после круиза. Сбегала к соседке и привела еще сонную и растрепанную Светлану Анисимовну, та, увидев меня, моментально взбодрилась, навыписывала пачку рецептов и пообещала оформить больничный.
Я рассказала родителям о смерти бабушки. Они как-то странно переглянулись, и, по-моему, вздохнули с облегчением. А вот новость о том, что ее вещи переслали мне, их сильно удивила и встревожила. Папа, насупив брови, потребовал, чтобы я срочно избавилась от «этого барахла», но мама предложила отправить коробки бабушкам, и путь они сами там разбираются. Я согласно кивала, все равно ничего полезного в ящиках больше не осталось.
Когда мама ушла на кухню, готовить ужин — так как было уже темно — папа тихонько присел на край постели. Он погладил меня по голове и тихо сказал:
— Доча, нам нужно поговорить.
Отец часто использовал этот маневр в детстве. Сядет, конфетку мне в рот сунет, погладит по головке и начнет допытывать.
— Да, пап, — устало вздохнула я, зная наперед, что от разговора не отвертеться. — О чем ты хочешь поговорить?
— Об испорченном линолеуме… например, — ехидный тон отца, насторожил меня. — И о том, о чем ты, медвежонок, умалчиваешь.
Я повернула голову, чтобы посмотреть ему в глаза и удивленно вскрикнула. Тусклый свет уличных фонарей осветил его профиль, сглаживая родные черты. Но знакомый зеленоватый блеск уже нельзя было списать ни на отражение, ни на отсвет. Мой папа — Владимир Константинович всегда был привлекательным мужчиной. Роста в нем метр семьдесят восемь, крепок, строен, подтянут. Волосы светло-русые, вьются на концах, глаза зеленые, с искорками — лукавые. Не смотря на то, что папа разменял пятый десяток, больше тридцати пяти ему никто не дает. И теперь я знаю почему.
— Папа, ты эльваф?!! — воскликнула я.
— Тихо, — шикнул он. — Не так громко. Я полукровка.
— Но как?!
— Долгая история.
— А мама знает?
— Не совсем, — с покаянным выражением лица, выдавил из себя папа.
— Па-па.
— Я слово дал.
— Кому?
— Марии. Чтоб ей на том свете икалось.
— Значит это правда, — сощурилась я, — во мне есть кровь эльфов.
— Можно и так сказать, — поморщился папа.
— То-то мне швея из княжеского терема, твердила, что у меня корни эльфячьи. А я ей еще с пеной у рта доказывала, что чистокровный человек.
— Так и есть, медвежонок, в тебе практически нет крови эльвафов…
— Папа, не пудри мне мозги.
— Медвежонок, не груби старшим.
— И не называй меня так, — надулась я. — Я уже не маленькая.
Папа нежно улыбнулся, сощурив кошачьи глаза.
— Ты для меня всегда будешь моей маленькой любимой дочуркой.
— Па-а-а! — засопела я, упиваясь теплотой его взгляда.
В коридоре загремело. Видимо мама решила навести порядок, пока я недееспособна. Или подслушать? Хотя, вряд ли. Ей легче папу за грудки потрясти и он все сам выложит.
Папа чуть склонил голову, чтобы только я могла услышать. Какая непривычная таинственность.
— Так она сделала, то, чем грозилась?
— Кто?
— Ма'Арийа.
— Не знаю, но теперь я наследница и преемница в одном лице.
— Проклятье! — скрипнул зубами папа и его глаза снова замерцали зеленью, точь-в-точь, как у Леля.
— Ты, что-нибудь знаешь об этом?
— Этого я и боялся.
Отец вскочил и начал расхаживать взад-вперед, о чем-то усердно размышляя.
— Ты должна отказаться.
— Поздно.
Папа резко затормозил.
— Что?
— Я говорю: «Поздно». Я уже конкретно вляпалась.
— Но ты здесь? — приподнял бровь отец. — Значит там, остался кто-то другой.
— Славик.
— Какой еще Славик?
— Сын тети Риты.
— Это тот паршивец, который тебя с козырька столкнул?
— Он самый, — подтвердила я, но переосмыслив наш диалог, спросила. — А ты откуда знаешь? Я же никому не рассказывала.
