Разгоряченная, сонная и податливая после любви, Марина лежала рядом, плотно прижавшись к Климу. Стояла жара, любовники вспотели и глубоко вдыхали теплый ночной воздух, но не спешили размыкать объятий. Перебирая волосы на груди Клима тонкими длинными пальцами пианистки, женщина взглянула на него и мечтательно улыбнулась. Он накрыл своей широкой мозолистой ладонью ее мягкую узкую кисть и улыбнулся в ответ. То, что мучило заключенного в течение пяти последних лет, – теперь окончательно для него прояснилось. У жены никого, кроме него, не было. И это хорошо. Нет, просто здорово – так и должно было быть. Клим ни о чем не спрашивал Марину – оба избегали разговоров на щекотливую тему. Он просто почувствовал во время близости – каждой своей клеточкой, каждым нервным окончанием – как может чувствовать всякий нормальный и любящий мужчина, что Маришка его и только его, в ее мыслях нет места никому другому. Теперь это можно было произнести вслух, но Клим как-то стушевался и вместо этого сказал:
– Маришка, могла бы и не приезжать. Столько сил потратила, денег. И месяца не пройдет, как я выйду на свободу. Ты и оглянуться не успеешь. Обещаю – буду вести себя пай-мальчиком. Вот тогда мы с тобой…
Он так и не придумал, что сказать дальше. Ведь свобода… Она делала возможным все, открывала все двери. Клим забыл, когда в последний раз сам мог распоряжаться своей жизнью. Ехать, куда вздумается. Вставать с кровати, когда пожелает. Делать то, что хочется, а не то, что прикажут, или просто не делать ничего. Свобода! Быть самому себе хозяином, кузнецом своего счастья. Годы заключения останутся позади, и он из шкуры выпрыгнет, но сделает счастливой женщину, тихо лежащую рядом с ним. Свою жену.
– Глупый ты мой, – промурлыкала женщина на ухо мужу, ее губы щекотали висок, но он не отодвинулся. – Я не могла не приехать. После всего, что с нами случилось, я дорожу каждой минутой с тобой. Жизнь проходит незаметно. Мы еще молоды, но посмотри на меня. Каждый день зеркало говорит мне – ты прекрасна, спору нет. Но. Уже появились первые морщинки, потом появятся еще и еще. Я не простила бы себе, оставшись дома. Неужели тебе плохо со мной?
– С тобой мне хорошо, родная, – даже не представляешь себе, как хорошо! Ты самая красивая на земле.
– А любимая?! – делая вид, будто обиделась, спросила женщина.
– А уж какая любимая! – Клим сильнее прижал жену к себе. – Теперь я понимаю, что такое счастье.
Его рука скользнула по телу Маришки, он заглянул ей в глаза.
– Не надо, – улыбнулась женщина. – Лучше, чем было только что, уже не будет. Давай просто полежим рядом, поговорим.
Но вместо продолжения разговора она зевнула и устало прикрыла веки. Клим лежал, боясь пошевелиться. Голова любимой жены покоилась на его руке, растрепанные волосы шелковой волной закрывали татуированное запястье. Дыхание Марины становилось все более глубоким и тихим. И вскоре муж понял – она заснула, уткнувшись носом в его плечо.
«Наверное, последние несколько дней почти не спала, – подумал Клим. – Передачу собирала, вкусности готовила, устала. За меня, опять же, волновалась – это заметно. Да и дорога – Маришка никогда не любила долгих переездов – вот и сморил ее сон».
Он нежно посмотрел на спящую женщину, наваждение потихоньку отступало. Пришлось вспомнить, где он находится. Хоть на окнах и не было решеток, но за стеклом бил по глазам свет прожекторов, освещавших зону. Пытаться убедить себя, что это просто уличные фонари, – не получалось, хоть ты тресни. Зона не отпускала Клима – несмотря на то, что в здании для долговременных свиданий все было обставлено так, чтобы зэк мог почувствовать себя человеком – хотя бы на время. Обстановку комнат любовно сработали своими руками заключенные. Все изготовили сами – от мебели до светильников. Были тут и картины, написанные местными мастерами, и даже вышитые бисером иконы.
К комнате, где оказались Мариша с мужем, приложил руку и сам Клим. На стенах висели его работы, изготовленные в технике резьбы по дереву. Высокохудожественность исполнения выгодно отличала их от основной массы украшений, сработанных зэками. По преимуществу это были незамысловатые, но сделанные от души работы. Клим же мог считать себя профессиональным резчиком, в юности даже получил соответствующее образование. И хотя по специальности почти не работал, на зоне вспомнил подзабытые навыки и быстро приобрел мастерство, которое восхищало товарищей. Резкое изменение образа жизни способствует усидчивости и размышлениям. Клим долго думал над тем, что изобразить, когда замначальника колонии предложил ему оформить резными панно одну из комнат. Идея возникла в голове как бы сама собой, всплыла из глубин недалекого прошлого. В свадебное путешествие семь лет назад Клим и Марина отправились в Прагу – это был дешевый автобусный тур. Оба знали, что в чешской столице есть на что посмотреть, но заранее договорились – никаких экскурсий. Молодожены решили бродить по старому городу вдвоем, целовались в темных каменных подворотнях, пили пиво в маленьких кабачках – и чувствовали себя самыми счастливыми людьми на земле. Как-то во время прогулки по Вышгороду их накрыло внезапным ливнем. Спрятались в ближайшем укрытии – за гостеприимно распахнутой дверью небольшого старинного костела. Клим впервые оказался в католическом храме, до этого бывал только в православных церквях – и то нечасто. Высокие своды стремительно уходили вверх и тонули в полумраке. Мерцали на подставке свечи перед боковым алтарем. Воздух был наполнен ароматом дождя и лилий. Они были везде. Благоухали в вазах перед резными изображениями святых, склоняли бело-зеленые бутоны перед суровыми и страшными в своей натуралистичности распятиями с подкрашенными красной краской ранами на руках Христа. Клим с Мариной не решались присесть – ходили вдоль деревянных скамеек, отполированных поколениями молящихся, и рассматривали непривычное убранство католического храма. Прихожан было немного, человек десять – чехи не отличаются религиозностью. Влюбленные так и не поняли, велась ли служба. Прихожане беззвучно молились. Из динамиков доносился голос священника. О чем тот говорил, понять было невозможно – ни Клим, ни Марина чешского языка не знали. Но слова звучали очень проникновенно, голос наверняка принадлежал старику. Он говорил с длинными паузами, которые растягивались секунд на двадцать-тридцать. Как будто священник давал возможность осознать его слова, повторить их несколько раз про себя и запомнить. Молодые люди почувствовали легкий озноб, словно от прикосновения к тайне.
