Исповедь зоотехника
Исай Давыдов родился в 1927 г. в Москве. В 1951 г. окончил редакторско-издательский фак-т Московского полиграфического института. Работал в издательствах, газетах, на радио. Член Союза журналистов с 1957 г., Союза писателей — с 1959 г. Автор 36 книг, изданных в Свердловске, Тюмени, Пензе, Саратове, Берлине.
Живет в Екатеринбурге.
* * *
…Попал я в это крошечное «независимое государство» случайно и совершенно неожиданно. Было это очень давно. Проехал все границы без виз и паспортов, задержался в «государстве» на пятидневку без официального разрешения, хотя и с молчаливого согласия местного «президента». И уехал оттуда, не оставив никаких записей ни в каких документах. К тому же и выдавал там себя не за того, кем был на самом деле.
Впрочем, и само то «государство» было кругом незаконным. Не дай Бог, ежели о нем узнали бы те, кому не положено!
В общем, сплошной криминал! Не мои слова — «президента»…
Много лет, сдерживая обещание, не рассказывал я об этом путешествии никому, не упоминал его ни в анкетах, ни в автобиографиях. Хранил в памяти. И память та была светлой. Понравилось в том «независимом государстве». Пять дней был я там счастлив. Полностью! Но никак не мог остаться там навсегда. И даже повторить поездку было невозможно.
А теперь уже и «государства» того нет — стерло его время. И столько лет пролетело, что можно все и рассказать — откровенно, как священнику на исповеди. Ибо люди, которым давал я обещание молчать и которым лишнее слово в ту пору могло бы запросто изувечить жизнь, — были намного старше меня. И черед их давно пришел… Только узнал я об этом недавно. И тоже случайно. Как случайно узнал когда-то про «независимое государство», уже оказавшись в его пределах.
Попал я туда летом, когда стихал разгар июльского сенокоса. Но дорогу проложили мне ранняя весна да первая моя любовь, которая не ржавела и никогда не заржавеет. Теперь-то ясно: то была и единственная за всю мою жизнь любовь.
В далекую ту весну, неожиданно для всех, выскочил на первое место в области по животноводству колхоз имени Фрунзе. Такой прыти никто от него не ждал в нашем областном управлении сельского хозяйства. Расположенный в дальнем районе, на самой границе области, колхоз этот очень долго и очень прочно сидел в отстающих. А попал он в их нестройные ряды еще в те послевоенные годы, когда учился я в сельхозинституте и слыхом не слыхал про такой колхоз. Одна Верочка была у меня тогда на уме — первая красавица на нашем курсе. Чернокудрая, стройная, стремительная! Идет — все взгляды за нею… Восторженные — мужские, завидующие — женские…
Конечно, и я вслед глядел. Только Верочка долго мною откровенно пренебрегала. Слишком много было у нее поклонников! И шансы мои — так я грустно, но вроде реалистично полагал — были равны большому и постоянному нулю. Ничем я не вышел — ни ростом, ни красотой, ни остроумием, ни положением родителей. И по сей последней причине не имел достаточно полного кармана, чтобы достойно развлечь прелестную девушку. Физиономия — типично деревенская: скуластый, курносый, конопатый, узкоглазый. Хоть и в городе родился, и вырос на асфальтах. Гены! Отец когда-то в лаптях притопал на Магнитку из глухой русской деревни в Башкирии — Игровки. И мать — туда же. Только с другого конца Урала: из-под Висимо-Шайтанска, где родился в положенное ему время знаменитый Мамин-Сибиряк, сын тамошнего священника Мамина. Он же, кстати, и прадеда моего крестил, чем матушка моя всю жизнь гордилась.
Все-таки сильная штука гены. Вот и Венька мой точно таким же рос — вихрастый, веснушчатый, скуластенький, курносенький. В мальчишечьи годы пусти его в кучу деревенских пацанов — мгновенно потеряется. Свой среди своих!
Послевоенные пятилетки шли скудные. Родители мои кочевали по стройкам в поисках больших заработков, но везде зарабатывали не больше других и не лучше других меня одевали. Карманной монетой не баловали совсем. Говорили: хватит с тебя и того, что не работаешь, а только учишься. Тоже привилегия! Нам, мол, и того не перепало…
Знал я, что трое старшекурсников — начальничьи отпрыски — запросто водили Веру в кафе «Мороженое» на городском «Бродвее» и на гастрольные концерты заезжих знаменитостей. Мне было не тягаться с ними — я и сам на эти концерты не мог попасть, а в кафе глядел с улицы, сквозь витрину. Покрутился я возле Веры, повздыхал тайком — и в конце концов отвалил. Понял: такая роскошь не для меня.
И только на пятом курсе показалось, что ошибся.
В сентябре бросили нас на уборку в дальний совхоз. Обычно дипломников осенью не трогают, но тут положение с уборкой было хуже некуда. Весь август шли обложные дожди, все застопорилось, и яровые полегли почти полностью. Откуда-то из Ставрополья привезли на наши черноземные поля рисовые комбайны и бросили на полегшие хлеба. И нас — туда же. Институтское начальство еще пыталось как-то отстоять хотя бы дипломников, но сверху сказали:
— Защитят дипломы на месяц позже. Мировая революция не пострадает. На полях дипломники сейчас нужнее.
Работали мы в том совхозе до одурения, жили в сельском клубе, и развлечений интеллектуальных у нас не было. Потому что как раз в кинозале разместили наших девчонок, повыкидывав оттуда на сцену все кресла. Мы как приехали, посмотрели на это — так и сказали:
