Все началось с того, что Алёшка Чернягин бросил в немецкую полевую кухню дохлую крысу. Впрочем, для Алёшки ничего особо не началось. Он с ребятами вот уже два года, с тех пор как немцы вошли в их село, как мог, воевал с фашистскими гадами. Носил, хоть и вырос уже давно из пионеров, в зашитом кармашке свой алый галстук – частицу красного знамени, и готовился вместе с приятелями дать бой. У него даже винтовка имелась. И две гранаты. Винтовку он подобрал за околицей и спрятал под стропила. Одна беда: в обойме патронов оставалось лишь три штуки. Но и три штуки для начала сойдёт. А вот гранаты он стянул у толстого немца. Тот придремал на солнышке, Алешка изловчился и вытянул две железных чушки на длинных деревянных ручках, смахивающие на пестик, которым прежде мать толкла принесенные с гор орехи и яичную скорлупу для кур. Так что можно было и гранату бросить, но это сколько грохота, а толку – чуть.
То ли дело… – Алешка удовлетворённо потёр руки, представляя себе, как вспучит животы у танкистов, прикативших сегодня в их село на своих чёртовых железных гробах. Крыса-то знатная была. Три дня назад возвращающийся с нашей стороны «юнкерс»-лапотник, чтобы не садиться с полной загрузкой, отбомбился за околицей. Вот её, крысу то есть, и гробануло. Пару дней на солнышке пролежала. Насилу у мух отбил. Пока Маруська Смык повару глазки строила, Алёшка сзади подкрался, да хлобысь! И готово. Приятного аппетита, герры-офицеры. Чего добыче-то пропадать?
А Маруська – да, девка хоть куда. У неё за нынешнюю весну под сарафаном такие яблочки налились, что и не яблочки уже, а дыньки. С тоскою подумав о скрытых выцветшим сарафаном округлостях, Алешка поглядел через забор. По улице мимо кухни шагал подтянутый офицер с железным крестом на груди. Заметив его, повар вытянулся, нелепо вскидывая руку в приветствии. Тот лениво ответил, что-то спросил. Пользуясь заминкой, Маруська юркнула в калитку и побежала стремглав прятаться за сарай. Оттуда, если что, и к речке можно. Бережок, правда, крутой, но зато кустов тьма-тьмущая – поди сыщи.
Божья коровка переползла с качающейся травинки на широкую ручищу. Майор Певчих улыбнулся, чувствуя, как щекочут палец её крошечные лапки.
– Божья коровка, полети на небко, – прошептал майор, вспоминая те дни, когда ловил часиков и таких вот божьих коровок возле кузни своего отца.
– Товарищ командир! – раздался поблизости оклик вестового.
Примостившийся среди кустов отцветшей сирени офицер дунул на букашку, отправляя её в полёт.
– Чего тебе, Григорьев?
– Товарищ майор! – Вестовой заговорил почти шёпотом, памятуя о суровом предупреждении с предвоенного плаката: «Враг подслушивает!» – Вас к командиру дивизии.
– Что там еще стряслось? – Василий Матвеевич Певчих встал с земли и отряхнул форму.
– Не знаю, – ефрейтор Григорьев пожал плечами. – Но только, говорят, командующий армией приехал.
– Ишь ты, – командир гаубичного дивизиона приложил два пальца к брови, проверяя, на должной ли высоте располагается козырёк фуражки.
– Может, награждать будут, – предположил ефрейтор.
– Может, и будут, – вспоминая недавние бои, согласился Певчих. – Но только это вряд ли. Пока ещё представления наши по штабам нагуляются. Ладно, идём. Чего гадать – сейчас узнаем.
При виде командира дивизиона часовой на крыльце приложил руку к пилотке и посторонился.
– Товарищ командующий армией, – с порога начал майор. – Командир семьсот двадцать пятого отдельного…
– Да тише ты, – махнул на него генерал-лейтенант Решетилов, отвлекаясь от разложенной на столе карты, – экий голосина. Одно слово – Певчих. Сибиряк, что ли?
– Так точно. Сибиряк.
– Край суровый. – Генерал запустил пятерню с платком под фуражку. – Я в тех местах перед войной без малого четыре года… провел. Так что, считай, земляки. Иди-ка сюда, Василий Матвеич.
Майор подошёл к столу.
– Мне тебя комдив рекомендовал как лучшего гаубичника. Сказал: офицер с опытом, умелый. За горизонт белке в глаз бьешь! На Халхин-Голе воевал, два ордена имеешь.
– Есть такое дело, – чуть смущаясь, подтвердил командир дивизиона.
– Ну так вот, уважаемый Василь Матвеич. Есть для тебя задание. Сразу говорю – дело не простое и во как ответственное, – генерал чиркнул себя ребром ладони по горлу. – Значит, так, смотри.
Он взял карандаш:
– Вот здесь мы схватили немцев… Ну… Соображаешь за что, – командующий армией подхватил лежащие на столе орехи и сжал их в кулаке до треска. – В общем, котёл тут намечается. Хороший, качественный, добротный котел. Ну фрицы, собаки бешеные, в нём вариться не желают. И потому рвутся сюда, – карандаш ткнулся в кружок с надписью «Сычевка». – Здесь генерал фон Майнцдорф собрал основные силы и ломится, как бык на корову. Но я-то Майнцдорфа давно знаю, еще с довоенных лет. Он хоть, гад, и напористый, но не без соображения. Просто так ломиться не будет. А что это значит?
– Ну… – замялся Певчих, – может, пожалуй, в одном месте надавить, а как мы туда все резервы перекинем, так он хитрым макаром в бочину нам и зарядит.
– Правильно соображаешь, Василь Матвеич, – кивнул генерал-лейтенант. – Наверняка Майнцдорф пожелает ударить нам во фланг. И если прорвется, то положение у нас будет аховое. Сам понимаешь, армия уже четвертый месяц из боев не вылазит. Новое пополнение необстрелянное, с техникой – швах. – Командующий развел руками. – Из Москвы говорят, скоро будет. Эшелоны направлены… А Майнцдорф уже здесь, и ждать не станет.
