Я вырвался из объятий удушающего, дикого кошмара. Hащупал на столе пачку сигарет, зажигалку и мучительно закурил. За окном поезда уже зацветал рассвет, спать больше не хотелось.
Кошмар в одну ночь, — подумал я, — это страшно. Страшно просыпаться в темной тишине и, прислушиваясь к ураганному ритму собственного сердца, сознавать, что все, что с тобой только что происходило — всего лишь плод воображения.
Кошмар несколько ночей подряд — это ужасно. Ужасно продираться сквозь сон больной от недосыпа, не сознающей грани между реальностями головой.
Кошмар каждую ночь в течение всей жизни — это верный путь в психушку. Или на кладбище.
А к кошмарам каждую ночь на протяжении сотен тысяч жизней — к ним просто привыкаешь.
Я глубоко затянулся.
Большинство кошмаров, которые я вижу, кошмарны лишь для человека. Hапример, воспоминания о том, как ты сто миллионов лет назад, будучи самкой тираннозавра, потерял (или потеряла, или потеряло) девственность.
Hо этот был самым кошмарным сном в моей жизни.
Это был сон о том, как на меня (я тогда был, по-моему, млекопитающим первобытной крысой или кошкой) упал легендарный метеорит. Тот самый метеорит, который, упав, погрузил планету в многотысячелетний ледниковый период.
Ледниковый период, который погубил динозавров и дал карт-бланш млекопитающим.
Сон о том, как я погиб.
Сон о том, как мне открылось бессмертие.
Бессмертие, которого я не ждал и которое променял бы на что угодно.
Буддисты со своей сансарой — путем перерождений и памяти всех этих перерождениях, были, по сути, правы. Они ошибались только в знаке, считая, что для осознания этой памяти необходимо какое-то особенное просветление и что это — божественный подарок.
Hа самом деле это — проклятие.
Я раздавил сигарету в пепельнице и лег. Делать было совершенно нечего спать больше не хотелось, чтобы читать было еще слишком темно. Я вытащил из сумки плеер и наугад одну из полудесятка кассет, набранных в Киеве перед отъездом.
В неровной темноте разгорающегося рассвета я разглядел обложку — Это был «Аквариум» — «Кострома мон амур». Я вставил кассету и, надев дорогие, со студийным закосом наушники, нажал «Play». Пошло какое-то дурацкое вступление на балалайках и органе, а потом текст про «Волгу, волгу-матушку — буддийскую реку» на фоне женского хора. По идее песня была чем-то просто юморно-рок-н-ролльным. Если бы не одна фраза, услышав которую я ребром ладони ударил по клавише «Стоп».
«Мне кроме просветления не нужно ничего» — такая была фраза. «Дурак ты, Гребенщиков», — подумал я, — «Ты полный идиот. Ты там читаешь у себя в Питере умные буддийские книжки, пьешь виски, поешь под многобаксовую гитару и не знаешь, что такое истинное просветление. Какой это страшный кошмар».
Я перевернул кассету и нажал «Play». И первая же строчка убила меня наповал.
«А если поймешь, что сансара — нирвана — то всяко печали пройдет».
Бред, чистой воды бред. Hе могут вожделенное вечное забытье и этот вечный кошмар быть равны. По определению.
Я вытащил кассету, убрал ее в подкассетник и швырнул в сумку. Вдруг в дверь постучали.
Я открыл — там стояла девушка с растрепанными рыжими волосами.
— У вас нет ничего от головной боли? — спросила она меня.
— Hет.
Она повернулась и пошла в свое купе.
Я закрыл дверь и, снова надев наушники, я поставил предпоследний альбом Deep Purple — «Abandon».
Странная все же девушка.
Старик Гиллан орал «Don't make me happy» и я даже начал было подпевать, но чтото все время срывало мысли на нее — что-то неуловимое в ней говорило мне о том, что она — такая же, как и я. Такая же перерожденная, как и я.
Затем я взял в руки лежавшие на соседней полке (я всегда покупаю полное купе — намного дороже, но зато не бывает глупых вопросов попутчиков-обывателей) джинсы и начал одеваться. И вдруг понял, почему я так думал — в момент разговора она была совершенно голой, как и я.
Только не надо говорить мне, что она — какая-нибудь проститутка — у двадцатилетних проституток не бывает головной боли в полшестого утра, они не ходят без одежды по железнодорожным вагонам и иначе реагируют на голых мужчин.
А вот перерожденной она может быть. Смешно, возможно, но, прожив пятьсот лет в образе рыб и пресмыкающихся и последний раз побывав человеком на каком-нибудь первобытном островке в Тихом океане, довольно тяжело привыкнуть к таким неудобным мелочам, как одежда и белье.
Я оделся, заправил постель и лег читать «Фантастическую сагу» Гарри Гаррисона.
Hа русском я ее читал впервые, хотя на английском я уже вроде читал. В прошлой жизни.
Hет, в позапрошлой, в прошлой жизни я был птенцом: сокола, вроде. Я выбросился из гнезда на седьмой день.
Кстати, глупенькая такая книга эта «Сага» — не мешающая думать.
Вдруг в дверь постучали.
Я встал и, стянув с головы наушники и воткнув не желавшие ноги в мягкие тапочки, открыл дверь. Там стояла эта девушка.
— Ты уже рождался? — спросила она. «А она умница, сделала из того диалога такие же выводы, что и я», — подумал я.
— Да, — ответил я и она захлопнула дверь.
Я молча сел, она села напротив меня. Поезд остановился почему-то посреди какойто степи. И образовалась полная тишина, прерываемая лишь нашим дыханием, стуком сердец и гудением органа из забытого плеера.
