Она всегда помнила про раздражающий фактор, всегда! Выискивала его в любом месте, в любой ситуации, если ее что-то беспокоило, и ценой отлаженных до автоматизма стараний всегда исключала. Было нелегко. Одно дело, когда выбрасываешь на помойку вещь, потому что невыносимо видеть, потому что судорогой сводит глаза при взгляде на нее. Другое дело – поступить так же с человеком. С живым, между прочим, человеком. Его на помойку не оттащишь, не оттолкнешь, не устранишь… без колоссальных усилий.
Но получалось! Все равно у нее получалось избавляться и от людей тоже, если они являлись так называемым раздражающим фактором.
Теперь, сегодня утром то есть, все вдруг оказалось намного сложнее. Сегодня она вдруг поняла, что раздражающим фактором является самый близкий, самый родной ей человек. Как быть?! Как поступить теперь?! Устранить не получится, хотя и можно было бы постараться. Но нет, она не станет. Ни за что не станет! Устраниться самой? Каким образом? Уйти, раствориться, исчезнуть? Тоже сложно. Слишком длинный шлейф из обязательств за ней тянется, чтобы можно было все просто взять и оставить на кого-то.
Да на кого же опять! Опять на этого человека, который вдруг оказался совершенно лишним, совершенно ненужным, совершенно бесполезным и никчемным созданием.
Как быть?..
– Марианна Степановна. – В кабинет заглянула секретарша, настороженно и боязливо глянула на нее синими глазищами из-под длинной челки. – К вам Алла…
Марианна отрицательно качнула головой, окинув секретаршу взглядом.
Хорошая девочка. Умная, рассудительная. Боится ее до смерти. Боится и ненавидит одновременно – за суровость обхождения. Оттого и смотрит всегда именно так – настороженно, с примесью затаенного страха.
Боится, ненавидит, но терпит, не увольняется. Потому что умненькая, дрянь. Потому что знает, что нигде больше не найдет столь высокооплачиваемой работы. Образования соответствующего нет – раз. Прописки нет – два. Жить будет негде, уволься она, – три.
Вот и терпит. И вскакивает всякий раз, как по команде, стоит Марианне распахнуть дверь в приемную. И каждое слово ее ловит, дважды повторять не нужно. И на коллектив доносит исправно – по пятницам после восемнадцати ноль-ноль.
Все бы хорошо, да только вот…
– Ксюшенька… – Марианна медленно потянула из пачки тонкую сигаретку.
– Да, Марианна Степановна! – девушка выпрямила спину, встав по стойке «смирно».
– Тебе бы пора поменять прическу.
Сказала именно так, что Ксюше сразу стало понятно – не обсуждается, это приказ.
– А что вы хотите, чтобы я сделала со своей головой?
– С головой? – Марианна надменно усмехнулась. – С головой у тебя пока все в порядке, надеюсь. Я говорю о твоей прическе.
– Простите! – симпатичная мордашка окрасилась розовым. – Простите, Марианна Степановна! Что вы хотите…
– Я хочу, чтобы ты избавилась наконец от этой конской челки. Что в самом деле за идиотизм?!
Ее голос начал набирать гневные обороты, а внутри все клокотало: ага, она вычислила еще один раздражающий фактор, требующий немедленной ликвидации.
– Хвост какой-то несуразный! Челка! Уши торчат! Серьги носишь цыганские! Воспитываешь тебя, воспитываешь, все одно – твое плебейское нутро найдет выход. – Ее правая рука, аккуратно пристроив сигарету на выемке пепельницы, лениво перебирала визитки. – Сейчас я тебе порекомендую одного очень хорошего мастера. Созвонись, скажи, что от меня… Завтра чтобы…
– Простите, Марианна Степановна. – Ксюша судорожно сглотнула, сцепив трясущиеся пальцы. – А вдруг он будет занят вечером?
– Меня это не волнует.
Визитка нашлась наконец и заскользила по полировке длинного стола для переговоров в сторону входной двери, у которой тряслась перепуганная насмерть секретарша.
– Скажешь, что от меня, он не откажет. Все, ступай. Да… – Марианна досадливо нахмурилась. – Скажи Аллочке, пускай войдет. Только предупреди ее – у меня ровно десять минут и ни секундой больше.
Ограничивать собственную дочь во времени стоило. И стоило сообщить ей об этом именно через секретаря. Иначе…
Иначе будут долгие разговоры о материнском долге, вернее, о неисполнении оного. Крики, вопли, даже слезы.
Нет, вот сколько раз она говорила ей:
– Детка, учись контролировать себя! Учись управлять эмоциями. Они же подконтрольны!
– А если нет, что тогда? – отзывалась дочь, пошедшая бунтарским норовом в своего папашу.
– Нужно вычислить просто, что конкретно тебя не устраивает, и избавиться от этого, – пыталась Марианна навязать ей свой принцип устранения раздражающего фактора.
– А если весь мир – говно! – принималась тогда орать Алла, вскакивала и носилась, носилась вокруг нее бешеной пчелой. – Если все вокруг не устраивает, что тогда, мамуся?! Взорвать все, да?! Пустить все и всех под откос?! Так же нельзя! Сегодня это раздражает, а завтра нет…
Такое вот было у ее дочери Аллы в голове. Все сумбурно в мозгах, неуравновешенно, не определено до сих пор. Точь-в-точь папаша ее идиотический, не сумевший ничего совершить в своей жизни. Даже дожить до совершеннолетия собственной дочери не сумел.
– Мать, привет.
Дочка холодными губами клюнула ее в щеку, увернувшись от ее поцелуя. Развалилась на кожаном диване у противоположной стены. Минут пять смотрела на мать с непонятным вызовом, потом проговорила со скорбным вздохом:
