Евгений Степанович КОКОВИН
СОНАТА БЕТХОВЕНА
Мы ехали на "рогатом такси". Так мой товарищ поэт Михаил Скороходов называл оленью упряжку. Впрочем, он был не совсем прав: платы за проезд, как за такси, с нас не брали. Полярная ночь кончилась. Солнце уже поднималось над тундрой. Глаза слезились от безжалостной, нестерпимо слепящей белизны бескрайней заснеженной равнины. Весь мир словно погрузился в тишину. Тундра казалась глухой, но на редкость молодой, слепой, но удивительно прекрасной. Парни и девушки из оленеводческого колхоза ехали в город на смотр художественной самодеятельности. Я и мой товарищ были их попутчиками. Я сидел на второй нарте. Оленями управляла молоденькая ненка Елена Тайбарей. Она легко держала хорей и весело и чуть грубовато погоняла животных. Праздничная её паница была ярко расшита замысловатыми узорами. Я знал, что Елена Тайбарей - комсомолка, окончила в Архангельске музыкальное училище и теперь преподает в ненецкой музыкальной школе. Олени бежали бесшумно и неторопливо. Елена повернулась ко мне. В ее широко расставленных глазах постоянно таились и смешивались удивление и восторг. - Саво! - сказала она и улыбнулась. - Хорошо! - Саво! Хорошо! - повторил я. Елена чему-то усмехнулась и вдруг негромко запела на ненецком языке. Песня была однотонная, но не тягучая, с задорным припевом. Слов песни я не понимал. Голос девушки зазвучал громче. И тундра словно услышала песню. Мне показалось, что в этот момент тундра преобразилась, сама обрела голос. Олени приподняли головы, как будто вслушиваясь в песню, и помчались быстрее. Песню подхватили девушки и парни, ехавшие на других упряжках. Я закрыл глаза. Стремительно бежали нарты, и чувство радости и волнения охватило меня. А тундра все-таки пела, пела... Смотр самодеятельности проходил в Доме культуры. Мы слушали песни на ненецком и русском языках, слушали музыку, смотрели национальные танцы и инсценировки ненецких сказок. Конферансье, подвижный и весёлый паренёк Ефим Лаптандер, объявил: - Выступает пианистка Елена Тайбарей... Великий немецкий композитор Людвиг ван Бетховен... "Лунная соната". На сцену вышла моя спутница. Она смущённо посмотрела в зал. И опять в этом смущённом взгляде я увидел удивление и восторг. Теперь на ней была не паница, а весёлое шёлковое платье. Елена чуть наклонила голову и решительно подошла к роялю. Звуки печали послышались в притихшем зале. Что-то трагическое было в них, в этих звуках. Где-то страдают люди... Когда-то здесь, в этом суровом крае, страдали люди... Потом музыка окрасилась радостью и светом. Я с восхищением смотрел на Елену Тайбарей, целиком ушедшую в музыку. В бушующих звуках рояля слышались просьба, негодование, жажда борьбы... - Её мать была в Германии, - тихо сказал мне сосед-ненец - учитель. Теперь её матери уже за семьдесят... - В Германии? Ненка на родине Бетховена? Как это случилось?.. - Это было ещё в прошлом веке, - сказал сосед-учитель. ...Зимой 1894 года на улицах Берлина появились афиши. Они извещали население германской столицы о том, что с далёкого русского Севера в Берлин привезены "дикари, питающиеся сырым мясом, одевающиеся в звериные шкуры". Афиши зазывали почтенную берлинскую публику поглядеть на людей, которых зовут самоедами. За особую плату берлинцев приглашали также покататься на необычном транспорте - оленьих упряжках. Название привезенных людей - "самоеды" - звучало странно, жутко и привлекало берлинских обывателей. Публика толпами направлялась в зоопарк. В эти серые зимние дни Берлин был тосклив и мрачен. Низкие облака сплошь закрывали небо. Снег и дождь, дождь и снег. И все-таки зоопарк быстро наполнялся. На широкой площадке, между двумя огромными деревьями, был установлен настоящий чум из оленьих шкур - жилище привезённых людей. Где-то в отдалении слышался приглушенный рев хищников, заключенных в клетки. Рядом блеяли дикие козы, разноголосо кричали, свистели, щебетали птицы. Около чума, испуганно озираясь по сторонам, стояла пожилая женщина. К ней прижимались ребятишки. Одежда у них была действительно необычная - из оленьих шкур. Впрочем, искусно расшитые затейливыми узорами совики и паницы немцам нравились. Тут же около чума лежали длиннорогие с задумчивыми глазами олени. Зрители все теснее и теснее окружали маленькое стойбище, обнесенное, словно цирковой ринг, толстыми веревками. За веревки зрителей не пускали. Лишь некоторым молодым людям, что были посмелее и понахальнее, иногда на минуту удавалось пробраться за канатный барьер и пощупать оленьи шкуры чума и одежду ненцев. Берлинские женщины смотрели на этих молодых людей со страхом и восхищением. Всё это затеял и устроил мезенский купец Калинцев, хитрый и ловкий предприниматель и делец. Выбор Калинцева пал на семью Тайбареев. Безоленный ненец-бедняк Иван Тайбарей только что умер. После его смерти у вдовы Матрены Степановны осталось пятеро детей. Семья Тайбареев бедствовала. В эти горестные дни и оказался в чуме у Тайбареев купец Ка-линцев. В чуме появились мука, сахар, чай, водка, яркие обрезки сукна, тесьма, стеклянные брошки и медные пряжки. Купец давал и деньги. А потом обещаниями и угрозами заставил вдову со всей семьей двинуться в далёкий путь, в Европу. Средней дочери Матрены Степановны - Анне тогда было десять лет. Но она хорошо запомнила длительное путешествие, полное унижений и издевательств. В Берлине её заставляли катать на оленях праздных европейцев и ловить им на потеху куски сырого мяса. И это было в стране, где родился великий Бетховен. Но маленькая Анна не знала, кто такой Бетховен, и никогда не слышала его музыки. Купец Калинцев изрядно нажился на своей затее, а семья Матрены Тайбарей так и вернулась в тундру нищей. ...На сцене в Доме культуры Елена Тайбарей продолжала играть "Лунную сонату". Не те ли страдания далекого и страшного прошлого звучали сейчас в музыке Елены, дочери Анны Тайбарей, ненки Анны, когда-то побывавшей на родине Бетховена?! Не то ли стремление к большому счастью, теперь уже обретенному в тундре, слышалось в бурных аккордах рояля?!
