Далеко на севере, у края холодного моря, меж старых гор лежит небольшая долина. Она поросла редким лесом: кривыми березками, цепким кедрачом-сланцем, усталыми черными елями – едва ли выше человеческого роста. Здесь царят мох, камень и вода. И лишь порой глаз встречает островки высоких золотых сосен, которые стоят над лесом, как богатыри над войском.
Среди такого бора притаилась ветхая черная избушка – выбрел бы к ней турист, ахнул бы: угнездилась она не на земле, не на розовато-серых валунах, а на белом от времени стволе – шире самой избушки. Нет в здешних краях деревьев такого размера, такой мощи.
Ползет наверх лестница-приступка, доска с набитыми ступеньками. Блестит на солнце оконце – пыльное, задымленное до невозможности.
Не увидеть этой избушки ничьим глазом – ни человеческим, ни Магусовым, ни колдовским, ни звериным. И долины той нет на картах, и даже спутники не замечают этого места.
Здесь живет Элва Андерсен, старая саамка-нойда, бабушка Арвета Андерсона. Из дымохода вьется легкий пар. Черный от копоти жестяной котел стоит на раскаленных камнях, варево исходит ленивыми пузырями. Элва бродит по избушке, берет с полок горшки, с пришептыванием бросает в котел горсти порошка, коренья, твердыми темными пальцами крошит сушеный лист.
Сладкий приторный и чуть горчащий дым слоями течет по избушке, пока не находит дымоход.
Вот Элва вынула из глубин своей пестрой накидки рыбью кость – белую иглу, подцепила белый завиток дыма, потянула, прошила воздух. Затем потянула следующую дымную нить, и еще, и еще одну, пока перед ней не выткалась картина белого дыма.
Она всматривалась в нее, стирала завитки, меняла узор дыма, пока не развеяла его взмахом.
– Как такое может быть? Нить твоей жизни исчезает и появляется снова, как она может быть и в прошлом, и в будущем? Во что ты вляпался, Арвет?
Неспокойна Дорога Снов, будто движется что-то в самых ее основах, и дрожь пробегает от бездн Тартара до верхних миров, где живут безмятежные духи звезд и планет, которым нет дела до смертных и бессмертных, – но даже их тревожат предчувствия грядущей катастрофы.
Элва сгребла в щепоть косточки, корешки, высушенные соцветия, сбросила в огонь и окунулась в клуб разноцветного дыма, будто диковинную корону воздела на седую голову. Не разобрать, где кончаются волосы и начинается дым, течет он во все стороны света, завивается под пальцами, струится, как летопись на неведомом языке, бесконечной строкой, бегущей из-под пера незримого летописца.
– Ты ли это, Ведун Аким? – хрипло пробормотала Элва – пальцы пробежались по нитям дыма, вытянули одну, почти белую. – Слыхал ли ты о таком прежде?
Дрожат нити, ежесекундно меняя свой рисунок, но Элве не впервой играть на этих зыбких струнах, она слышит их беззвучную мелодию, она умеет читать следы дыма.
– Тот, кто спит, проснется, тот, кто бодрствует, уснет. О чем ты говоришь?
Аким отвечает, лицо Элвы меняется – так тень от облака набегает на воды озера.
Она садится, разом постарев – как будто все года, которые она прожила, вернулись и пронеслись ураганом по долине ее лица, углубляя морщины, выветривая кожу, унося всякий цвет жизни.
– Такова его судьба? – прошептала она. – Арвет, мальчик мой, разве для таких подвигов ты родился? Лучше бы тебе никогда не встречать этой девчонки, лучше бы тебе служить своему далекому богу и жить своей жизнью.
* * *
Было ясное утро, когда в сонный городок Орсдален вошел молодой человек. Из-под распахнутой зимней куртки проглядывал горный свитер с высоким горлом. Он шел без шапки, ветер с ледника толкал его в спину, ерошил светлые волосы, но юноша не обращал внимания. На боку его качалась старинная сумка – кожаная, с окислившимися медно-зелеными застежками. Мода на подобные дорожные принадлежности прошла вместе с девятнадцатым веком, когда эту сумку сшили. Он прошел по тихим улицам города, мимо аккуратных, выкрашенных красной, желтой, синей краской домов с белыми окнами. За белыми оградами палисадников из черной влажной земли пробивались крокусы. Они сияли в сумерках как звезды.
«Фьорд, от моря тепло, – подумал юноша. – Уже цветут».
Он перегнулся через ограду, сорвал цветок, вдохнул легкий, почти неуловимый запах.
Как давно он не слышал ничего, кроме запаха льда!
Ветер нетерпеливо толкнул в спину, юноша повел широкими плечами, двинулся дальше, уронив заиндевевшие лепестки на асфальт.
Автостанция встретила его белыми огнями и закрытым окошком кассы. Юноша сверился с расписанием – ближайший автобус на Берген в восемь утра – и уселся на металлическую скамейку. Лампа мигала над головой, он сидел неподвижно, как камень, смотрел на зубчатую линию гор, которая все больше отделялась от светлеющего неба.
Синей громадой, продавив ложбину в каменных спинах гор, тек в долину язык ледника.
С закрытыми глазами юноша мог пройти по нему. Он знал все трещины и скрытые разломы, чуял изгибы и напряжения льда, потрескивающие в лазурной толще, и этот треск до сих пор звенел в ушах. Километры льда и снега – ослепительные под солнцем и полные темного серебра под луной, были его королевством. Он спускался к корням льда по блистающим внутренним светом туннелям и переходам, бездны, полные тягучей ледяной влаги, распахивались у ног, но он легко перескакивал их. Неуловимые человеческим глазом чаклинги мчались впереди, и он легко различал их своим перерожденным зрением.
