1
Когда-то давно у него было настоящее имя. Имя, которым его звали отец и мать, которое выкрикивали ребята на улице, когда звали играть. Этим же именем его называли люди, которых он считал друзьями. Из-за которых он, в конце концов, оказался там, где всё началось. Он оказался в тюрьме, и судья, зевая, вынес приговор: смертная казнь.
У всех пожизненных и смертников имена пропадали вместе с Солнцем, перестающим освещать их жизни. Вместо имен выдавали клички. По древней традиции кличками служили названия птиц. Считалось, что в последний миг Солнце простит своих непутевых детей, и они, обернувшись птицами, отправятся в полет к великому светилу, оставив бурлить от негодования лишившуюся жертвы Алую Реку.
Так он стал Зябликом.
Смешное имя принесло удачу: Зяблик действительно отправился в далекий полет. Правда, не светило в конце пути Солнце. Скорее уж наоборот — сама Алая Река струила зловещие свои воды. Но пока Зяблик наслаждался полётом. Наслаждался жизнью, которой у него не должно было быть.
Он ютился среди лежащих вповалку заключенных на самой нижней палубе. Ниже были только трюмы, где жалобно всхрапывали кони. Сладковатый запах навоза просачивался сквозь доски палубы.
Завтра Зяблика вновь будут гонять, изматывать до предела, но это будет завтра. Очередной день, который нужно пережить. Сейчас же он лежал и ковырял ножом бортовую доску. Свет лился со второй палубы, стекал по ступенькам и падал как раз на рисунок.
Положив ладонь на доску, Зяблик чувствовал могучий рокот моря. Доска дрожала. Дрожал и Зяблик, думая, что он — все они! — ютится в утлой скорлупке, за которой бушует равнодушная и всесильная стихия. Чего ей стоит взять, да и разбить вдребезги этот корабль? Все корабли? Все эти сотни забитых воинами и заключенными кораблей? Зяблик, словно пытаясь умилостивить море, подобно какому-нибудь дикарю, пытался его изобразить. Острие ножа ковыряло и ковыряло доску, вниз сыпалась деревянная крошка.
Волны, по ним скользит кораблик с мачтой и парусами — над ним Зяблик работал дольше всего — а сверху, между кораблем и Солнцем, летит птичка.
Он залюбовался своим творением, подправляя и подрезая то тут, то там. С детства любил вырезать по дереву, и с детства получал за это нагоняи от отца. «Опять время тратишь? Нож тупишь? — кричал тот, застав сына в сарае с ножом и дощечкой. — Ступай лучше в лавке помоги. Заработай денег!». И Зяблик шел в лавку своего отца, зарабатывал деньги на сладости. Чем старше он становился, тем злее кричал на него отец за неподобающее мужчине занятие. «Кто заплатит за твои деревяшки? Прекрати тратить время!». И Зяблик учился скрываться, учился прятать свое занятие.
Здесь же слово «деньги» давно позабыли. Здесь в цене были табак и чаррас, запасы которых подходили к концу, но Зяблик никогда не дымил, и ему не к чему было стремиться. Он делал свою работу, как мог, убирал за лошадьми, драил трюмы и палубу, выполнял нелепые упражнения, давился ухой, которой здесь неизменно кормили, а перед сном вырезал картинку. Никто не обращал внимания на Зяблика, никому не было дела до его занятий. Все засыпали мгновенно, устав от тяжелого дня.
Или не все.
Сначала Зяблик лишь поморщился, увидев упавшую на кораблик тень. Глупо отмахнулся от нее, как от досадной помехи. Отмахнулся рукой с ножом, и запястье обхватили грубые сильные пальцы. Сдавили так, что кости затрещали. Зяблик рывком повернулся и замер с раскрытым ртом. Схватившему его человеку свет керосиновой лампы сверху бил в спину, но Зяблик его узнал. Узнал по длинным черным с проседью волосам, увязанным в хвост, по зловещёму блеску одного глаза. Ворон прилетел с верхней палубы, и взор его обратился на затрепетавшего Зяблика.
— Совсем не устал? — Хриплый голос Ворона звучал тихо, но Зяблик различал каждое слово. И почему-то был уверен, что ни одна живая душа, кроме него, этих слов не услышит. — Тебе мало работы, или мало тренировок? Скажи мне, я постараюсь помочь.
Твердые злые пальцы не отпускали. Зяблик глупо забился, пытаясь прикрыть рисунок спиной, как будто вновь прятался от отца. Но Ворон, сидя на корточках, равнодушно глянул на изрезанную доску, перевел взгляд на руку Зяблика. Пальцы правой руки коснулись лезвия, потянули. Зяблик вцепился в рукоятку изо всех сил.
— Это мое! — горячо шепнул он. — Мой…
— Твой нож? — Ворон перестал тянуть. — А для чего он тебе?
Ворон отпустил руку, отпустил лезвие, и Зяблик шарахнулся от него, прижался спиной к стене, закрывая рисунок. Перевел дух.
— Нож — инструмент убийцы. Ты — убийца?
Зяблик мелко дышал, глядя в глаза настоящего убийцы. Того, чьё имя гремело на все княжества. Того, которого не могли поймать без малого десять лет, а когда поймали и потащили на площадь казней, прискакал вестовой от князя Торатиса и сказал, что казней больше не будет. Княжеству потребен каждый его житель, независимо от того, светит ему Солнце, или шепчет Река.
Зяблик слыхал, что Ворон хрипло рассмеялся в озадаченные лица конвоиров, в искаженные яростью лица собравшихся людей — друзей и родственников убитых им. «Даже смерть меня боится!» — каркнул Ворон и отправился обратно в каземат, ждать своего часа. Зяблику повезло попасть под начало этого человека. И этот человек ждал от него ответа.
