Антон работал в школе. Учителем рисования и черчения. Венец карьеры.
Еще он был классным руководителем 4 «А», но даже от четвероклашек своих требовал, чтобы они звали его не по имени-отчеству, а вот так, демократично: «Антон». Был вечер декабря, последний урок. Забыв про надоедливую программу, Антон предложил детишкам рисовать, что вздумается, на что достанет фантазии. Конечно, могло случиться и непредвиденное. Вон, когда темой был «Мой четвероногий друг», вредный Васька Колтышев с задней парты нарисовал диван. Это теперь так только говорится — «с парты», сто лет в классах столы. Еще с его, Антонова, не такого уж далекого детства.
Дети рисовали, старательно пыхтели, иногда плевались жеваными бумажками и сухой рябиной — пока хватало строгого взгляда, чтобы утихомирить озорников. Антон глядел в окно. Зима была слякотной и больной — как все последние зимы. Начинавшийся было снег обрывался дождем, нелепой для декабря капелью, обложными тучами и слякотью пополам с солью — обычная городская зима. То ли озоновые дыры, то ли парниковый эффект… как-то не задумывался Антон об этом. Думал, что вот скоро новый год, и дадут ли зарплату, надо собирать деньги на шарики и нацеплять костюм Деда Мороза, а у Антона на мочальную бороду аллергия. И последний месяц он ничего не рисовал, зимняя депрессия, черт возьми… эта девочка с четвертой парты у окна… Среди своих мордастеньких (элитная школа!) одноклассников она смотрелась, как аистенок среди индюшат. Голенастая, диковатая, в свитерке, штопаном на локтях, и протертых до прозрачности джинсах. Она была сама по себе. Всегда, сколько ни натыкался Антон, вылавливая из туалета своих мальчишек, пробующих одну на всех сигарету. Или когда девочки старательно и неумело разрисовывали друг друга мамиными помадами. И имя у девчонки было диковатое. Снежка. Кому взбрело в голову так наградить ребенка? Обычно претенциозные имена обожают деревенские с потугами на интеллигентность мамы.
Да ничего в этом костлявом недоразумении не было снежного. Смугленькая, с рыжиной, волосы прямые и неровно остриженные. На носу две-три веснушки. И только глаза — продолговатые и насквозь прозрачные — зеленоватые весенние льдинки. Все рисовали, старались, а эта «Снежная Королева» сидела, замерев, над альбомным листом. Антон неохотно встал. Подошел. Лист был чистый, совсем. Чистая кисточка, чистая в баночке вода. Крышкой закрыты дешевенькие акварельные краски.
— Ты почему не рисуешь? — спросил учитель, пытаясь напустить строгости в голос.
— Я рисую, — тихо сказала девочка. — Я рисую зиму.
За окном сорвалась короткая влажная метель. Белые на фоне туч снежинки, попав под фонарь, сразу становились темными, роились, закручивались в волшебном хороводе. А сквозь них — свет. Лес, еловые лапы, отягченные снегом, а под ними избушка, и свеча в окне. И дедушка раскрашивает деревянного зайца. Когда-то где-то делали такие шары: стеклянные, с домиком внутри, а качнешь — и посыплется, закружится в шаре серебряный снег. Антон встряхнул головой.
— Ты зачем мне врешь?
— Я не вру.
Класс замер. Класс жадно прислушивался, словно давил на учителя своим любопытством и страстью к скандалам… а им же по девять лет… Антон сорвался.
— Дай дневник! Пусть придут родители.
— У нее нет родителей, — с ядом в голосе подсказал Васька.
— Дед есть. Вот пусть и придет.
Снежка стала медленно складывать рюкзачок. Опустив голову, ссутулясь. Антон сел на место. Машинально взглянул за окно. Никакой метели уже не было. Тускло помаргивал фонарь, и терлись на груше последние унылые листья. В голове почему-то провернулась старая песенка:
Что такое снеженика, что такое снеженика,
что такое снеженика, я ответить вам могу.
Это ягода такая, это ягода такая,
это ягода такая, что искрится на снегу.
У нее такой искристый, у нее такой искристый,
у нее такой искристый серебристо-белый цвет,
что для Снежной Королевы…
Да даже не смешно. Королева! Лягушка!.. И когда мечтала, закинув голову, вид был, как у этой самой лягушки, испугавшейся стрелы… Лягушка под ледяной коркой, спящая до весны — ярко-зеленая, как лист… да неправда. Листья коричневые, скукоженные, мертвые, а над ними лед.
Снежка вышла на конечной из обшарпанного троллейбуса, который остановился как раз в круто замешенной на снегу ледяной луже. Нависшие над городом тяжелые тучи отливали лиловым и грязно-розовым. А впереди было заснеженное поле с торчащими головками бурьяна и за ним лес. Снежка пошла через поле, без дороги, ежась в своей курточке, руки вылезали из коротковатых рукавов и покраснели от холода. Иногда Снежка останавливалась, чтобы подышать на них.
Ей навстречу из бора вышел, не спеша, огромный седой волк, взглянул янтарно-зелеными глазищами. Снежка зарылась лицом и руками в его густой, заиндевелый на кончиках мех, засмеялась и заплакала. Волк терпеливо ждал. Она наконец подняла голову, вытерла рукой глаза и, положив ладошку на волчий загривок, пошла рядом. На снегу четко пропечаталась цепочка следов — словно в лес отправилась по каким-то своим делам большая собака. Одна.
Небо было густо-синее, сосновые лапы, затянутые снегом, мягко обвисали к земле, кусты можжевельника под ними казались кружевными, словно в пряничной рождественской сказке. Ветер стих. А низко между ветками, как теплое окно, светилась большая круглая луна.
