Когда-то я был маленьким и ходил в первый класс. В самом этом факте нет ничего особенного. Почти все взрослые люди были в свое время первоклассниками или первоклассницами. Но я оказался первоклассником нетипичным. Неудобным для школы и для себя самого. Беда в том, что я слишком много знал.
Обширные знания иногда называют красивым словом «эрудиция».
Это слово я впервые услышал еще до школы, летом сорок пятого года. От Володи Шалимова. Володя был старший брат моего соседа Лешки Шалимова, третьеклассника, который поддерживал со мной полуприятельские отношения. Володя учился в лесном техникуме. Он мечтал быть моряком, но в морское училище его не пустила медицинская комиссия, вот и пришлось выбрать сухопутную профессию. Видимо, на память о несбывшейся мечте Володя развесил у себя над кроватью синие географические карты и рисунки с кораблями, а по вечерам он со своим приятелем Витей Каблуковым строил модель парусника. Я часто сидел в его комнате и смотрел ни эту работу. И порой встревал в разговор, потому что гордился знанием кое-каких корабельных частей. Однажды я, наверно, вмешивался чересчур настырно, потому что Витя предупредил:
— Всякие салаги тут пусть сидят и не пикают. Иначе — долой с палубы.
А Володя сказал ему:
— Пусть рассуждает. Видишь, какой эрудированный ребенок.
Я тут же оскорбился:
— Чё обзываешься!
Володя, поблескивая черными ироничными глазами, объяснил, что он вовсе не обзывает меня, а хвалит. И кратко растолковал, что такое «эрудиция». Но предупредил, что излишняя эрудиция не доводит до добра.
К последней Володиной реплике я отнесся с пренебрежением, ибо много раз слышал, что знания приносят одну только пользу.
— Не веришь? — удивился Володя. — Зря. Про это везде написано.
— Где везде?!
— Возьми любой толковый словарь и прочитай, если умеешь.
Конечно, Володя был уверен, что никакого словаря у меня нет. Но в этом случае он просчитался.
Мой отец до войны преподавал русский язык и литературу. От него осталось немало толстых серьезных книг, в том числе и старинных. Среди них растрепанный, небольшой, но очень толстый «Энциклопедический словарь» Ф. Павленкова. Я любил его разглядывать, потому что на каждой странице было много маленьких, но четких и занимательных картинок: портреты, здания, кораблики, животные, растения, всякие машины. Я читал объяснения к этим картинкам. Одни были понятные, другие не очень, тогда приходилось спрашивать маму, брата или сестру.
Читал я в ту пору уже вполне бегло. Причем всякие «дореволюционные» буквы меня не смущали. Мама объяснила мне, как обходиться со всеми этими ижицами, фитами и ятями, а также с твердыми знаками в конце слов, и скоро я просто уже не замечал их.
Именно этот папин словарь часто помогал мне расширять эрудицию, хотя до разговора с Володей я не знал, что это такое.
Особенно нравилась мне картинка, изображавшая центавра (или «кентавра», как было отмечено в скобках). Мускулистая лошадь, а вместо головы у нее — туловище бородатого человека. Человек натягивал маленький, круто изогнутый лук со стрелой.
Объяснение про центавра-кентавра было непонятным, и я обратился к маме. От нее-то и услышал тогда кое-что о греческих мифах, где немалую роль играли эти люди-лошади.
— А маленькие кентавры были? — спросил я, вспоминая тонконогого гнедого жеребенка. Он всегда трусил рядом с кобылой, которая привозила повозку с хлебом к ближнему магазину.
— Конечно, были и маленькие, — понимающе сказала мама. — Такие же прыгучие, как ты… Ну, беги скакать на двор, слышишь, там ребята играют…
![Девять возвращений [Повести и рассказы]](/storage/book-covers/ed/ed7af831d7446cc273c19395f0b07a748a40724c.jpg)
