Славка с улицы Герцена - [2]

За окном и правда раздавались голоса. Это Сёмка Левитин, Амир Рашидов, рыжий Толька Петров и его сестра Галка смастерили бумажных змеев и с ликующими воплями запускали их, бегали от ворот до помойки. Змеи были небольшие, типа «монах», взлетали невысоко, но веселья было полным-полно.

Я выбежал и включился в эту летучую круговерть. Своего змея у меня не было, и я носился с приятелями просто так, за компанию. Перепрыгивал через лужицы, оставшиеся после ночной грозы.

Галкин «монах» не удержался в воздухе, сунулся бумажным клювом в траву. Галка остановилась, и я с размаха налетел на нее.

— Придурок, — сумрачно сказала Галка. — Скачет, как заводной козел…

Я не сразу выключил в себе солнечное настроение н радостно сообщил Галке, что «сама ты козел, а я — кентаврёнок».

— Кто-кто? — Она свесила на обшарпанное плечо коротенькую тощую косу.

— Кентавренок, балда ты, — разъяснил я. — Маленький кентавр. Такие раньше были в старинной Греции. Наполовину кони, наполовину люди…

— Совсем псих, да? Никогда таких не было!

— Были!

— Щас как дам!

— Обратно отоваришься!

Мы стремительно подрались. Семка и Амир сохранили нейтралитет, а Толька пришел на помощь сестрице. Силы оказались явно неравные, и я пустился к своему крыльцу. Захлопнул перед Галкиным носом дверь. Потом размазал по щекам слезы и стал из кухонного окна показывать недругам язык.

Галка плясала на одной ноге и противным голосом пела тут же сочиненную частушку:

Кентаврёныш-кентаврёт!

Потому что много врёт!

При этом она противно картавила. Толька ей подпевал.

Самое поганое, что Семка и Амир в конце концов присоединились к сестре и брату Петровым. Пели уже в четыре голоса.

Очевидно, мое совсем не героическое бегство с поля битвы отвратило от меня бывших приятелей. По крайней мере, на ближайший час…

Уже в тот день мне следовало бы понять: выставление напоказ лишних знаний чревато неприятностями. Но я не сделал нужного вывода…

Не поверил я и Володе Шалимову, когда он предупредил, что эрудиция в чрезмерных дозах сулит всякие осложнения.

Я взял словарь и открыл страницу со словами на букву «Э». И нашел, что хотел: «Эрудицiя — глубокая и многосторонняя ученость».

Вот и все! Коротко и ясно. Никакого намека, что ученость эта приносит несчастья! Володька по своей привычке, видимо, просто подразнил и попугал меня.

Я еще раз прочитал про «эрудицiю», и вновь слегка возгордился. Что ни говорите, а я и правда в свои неполные семь лет знал немало.

Сейчас-то я понимаю, что мои тогдашние знания были не без пробелов. Причем пробелы могли быть самые неожиданные. Вот один пример. Я знал, что название «помидор» происходит от итальянских слов «помо де оро» и это означает «золотое яблоко», но в то же время я был уверен, что словом «томат» называют жестяные банки для рыбных консервов. Потому что все консервы были «в томате». Правда, сами консервы в то голодное время я пробовал редко, но у меня было много длинных бумажных наклеек для банок — со всякими рыбами, разноцветными буквами, синими волнами и корабликами. Эти наклейки дарил мне мамин знакомый Артур Сергеевич. Он работал тогда на рыбокомбинате, носил китель с серебряными морскими пуговицами и капитанскую фуражку с бело-зеленым флажком — вымпелом промысловых судов…

Однако я отвлекся. Речь шла о неприятностях, связанных с моей эрудицией.

Мои познания распространялись и на такую важную сферу жизни, как школа. Правда, сам я туда еще не ходил, но сведений о школьных делах имел предостаточно. Кое-что от старшей сестры и брата, кое-что из книжек, но прежде всего — от Лешки Шалимова, который тянул ученическую лямку уже три года.

Из Лешкиных рассказов следовало, что в школе надо держать ухо востро и соблюдать массу правил. Не тех «Правил для учащихся», что висят в рамке на стене (они-то как раз «по фигу»), а таких, чтобы не оказаться в дурачках и не заработать лишних шишек.

Прежде всего запрещается быть нытиком. Если получил двойку (а без этого не проживешь), нельзя пускать слезы, а надо садиться на место с равнодушным зевком или насмешливой улыбкой. Мне, мол, на это начхать.

Когда на перемене достаешь свой хлеб, взятый из дома для завтрака, следует быстро сказать: «Двадцать один — ем один». Иначе кругом заголосят: «Сорок семь — делишь всем!» И тогда попробуй не поделиться! Станешь навеки жадиной, обжорой и буржуем.

Если будешь чересчур послушным, попадешь в подлизы. Станут дразнить: «Лиза-под, Лиза-под, понимай наоборот». Но это еще не самое страшное. Хуже всего сделаться «определителем». Тогда не говорили «жаловаться» или «ябедничать», говорили «определять»…

Вообще в школе многое именовалось не так, как в обычной жизни. Прямо хоть особый словарь составляй. Учительница называлась «чи кла», директорша — «дры кла», арифметика — «арифа», физкультура — «физра», чернила — «синька», любой головной убор (кроме пилотки) — «кемель». Пинок под зад — «пендаль», штаны — «шкеры», голова — «кумпол», портфель — «чума» (сокращенно от чумадан).

— Крынка, то есть Люська Крылова, определила, подлюка, что я ей из резинки по кумполу стрельнул, а чикла меня хвать за шкеры и в кабинет к дрыкле. А та как заорет: «Будешь после уроков два часа сидеть! А еще раз повторится — засажу аж до черного вечера!..» И чуму отобрала, чтобы не сбежал.