Потянувшись и зевнув, Терри Инглиш уставился на дождь, долбивший в окно его комнаты. Взгляд Терри проследовал за серебряной нитью, сбегавшей на тротуар и бившей в поток воды против течения, пока тот не был вынужден наконец остановиться. Набухала грязная слеза, росло разочарование, превращаясь в злобу, которая удваивалась с каждым приступом. Его рука нащупала кружку. Терри прикончил последний глоток кофе, уронил голову на койку, испытывая настойчивое желание вернуться в постель. Он был измотан. Тихо лопались пузырьки в сливках. Мысли текли медленно, все тело ныло. За окном вспыхнула молния, высветив перепачканное в макияже лицо Эйприл. Ее волосы намокли, с ушей сыпался прозрачный жемчуг капель. Он считал в уме секунды, пока в трех милях от него не раздался удар грома, словно выстрел из двустволки.
Всякий раз, когда шел такой вот дождь, Терри вспоминал про «Апрельские ливни»[1]. Вот и на этот раз он прошептал: «В апреле зальет». И хотя ничего смешного в этих словах не было — не то что в шуточках Судьи Дреда[2], — его жена всегда отвечала с улыбкой: «В апреле зальет, в мае расцветет». Она никогда не подводила его. Он слушал тихое журчание ее голоса, вдыхал аромат духов и лака для ногтей, запах ее влажной одежды. Они любили дождь, порывы штормового ветра, бушевавшие в крышах, музыку черепицы. Он повернул голову и уставился в ее фото в черной рамке, чувствуя, как вскипают прожитые годы, сжал в кулак ладонь правой руки — так крепко, что вздулась татуировка на его предплечье — надпись «Юнион Джек», готовая лопнуть. Его лицо омрачилось, но Эйприл на фотографии вытягивала губы, дразнила и манила, подставляя светлые волосы под яркие лучи летнего солнца. Ее голубые глаза были переполнены любовью. Все было возможно. Они любили солнце не меньше дождя, и он увидел, что это хорошо. Это была Англия. Всегда что-то новенькое.
Губы Эйприл на фото послали Терри поцелуй, и Терри вновь насупился: медицина играет с ним дурную шутку.
Он встал, стряхнул наваждение, прошел к двери и открыл ее. Взгляд заскользил через сырой газон к полю, отделенному плотной стеной деревьев, зарослями папоротника и ежевики, бурно разросшейся живой изгородью из боярышника и вьюнка справа от него. Заметил две наскоро заделанные канавы чуть в отдалении. Дома занимали оставшееся пространство. Он поискал взглядом своих лошадей и увидел их под навесом. Они глядели из-под заржавевшего козырька на дождь, поивший густую луговую траву. Черный с белым Боб был уже староват для коня, весна его жизни миновала, но в нем по-прежнему чувствовались и сила, и здоровье. Молли была моложе, меньше и проворнее, на лице Терри появилась улыбка, когда Молли украдкой смотрела на Боба, словно тот был стогом сена, в то же время она давала понять ему, что он находится под надежным присмотром. По крайней мере, Терри так казалось. Терри любил смотреть на лошадей. К нему вернулось его обычное расположение духа. Крепкие люди в крепких домах, отличные лошади, накормленные сахаром и морковью всевозможных сортов. Отличное место для жизни. Он был счастливым человеком[3].
Терри хорошо позаботился о себе. Ипотечный кредит за четырехкомнатный жилой блок[4] был полностью выплачен. У Терри была своя фирма и счет в банке. Да что там говорить, ведь он заработал каждый пенни собственным трудом. Он был работягой старой закалки, и самым счастливым для него было то время, которое он проводил в пабе со своими приятелями и пинтой пива в руке, вслушиваясь в ритмы ска, доносившиеся из музыкального автомата, наблюдая за футбольным матчем, делая ставки и перебрасываясь шутками с парнями. Он первым признал заслуги Эйприл как мозга, ответственного за успех его начинаний. Он был обязан ей своим комфортом. Она была не без амбиций и подталкивала его вперед, в то время как он всегда оставался верен лишь нескольким излюбленным приемам. Его интересы не претерпели никаких изменений с тех пор, когда он был еще подростком. Было сложно поверить, что скоро ему стукнет пятьдесят. Он говорил себе, что это не имеет никакого значения. Существовали и более важные вещи, о которых следовало думать. Кроме того, он повидал достаточно скучнейших подростков и пенсионеров-щеголей за свою жизнь, чтобы убедиться: первостепенную роль играет не возраст, а то, как ты живешь и как ведешь себя. Пятнадцатилетний пацан может десятикратно превосходить своими жизненными познаниями семидесятилетних пройдох, в то время как в женщине восьмидесяти лет может быть больше соли, чем в десяти шестнадцатилетних девчонках. Жизнь становится тем, чем ты ее делаешь, и Терри всегда старался разглядеть в людях лишь самое лучшее.
Терри закрыл глаза, готовый заснуть стоя. Он знал, что должен хотя бы появиться на работе, убедиться, что все идет как положено. Вчера он так и не сделал этого, а ведь роль босса связана с известными обязанностями. Тошнота уже проходила. Терри вздохнул и подумал о своем сыне Лориэле, он надеялся, что с ним все в порядке. Лориэл ушел из дома ни свет ни заря, и Терри не знал, ни где он, ни что он сейчас делает. Обеим дочерям уже исполнилось по двадцать, они уже устроились в жизни. Единственным источником беспокойства в семье был Лориэл. Пятнадцать лет — не самый безопасный возраст. У парней вроде него вполне могли возникнуть серьезные неприятности. Терри убедился в этом на собственной шкуре. Он был рад, что жизнь теперь стала легче, и что от былого раздражения и злобы молодежи не осталось почти ничего, и все же он волновался. Вполне естественное чувство. Тяжело мальчишке без матери. Раздался звонок.
