Я привез Люцине «полянку». При виде этого подарка Люци села на диван и долго сидела в полном оцепенении. Нет ничего приятнее, как делать подарки. От которых человек цепенеет. Я сел напротив и рассматривал Люцину, преисполненный тщеславия, и ждал, пока она придет в себя, чтобы сообщить мне мои жизненные планы на ближайшие дни.
– Полянка, – сказала Люцина бархатным голосом. Получилось «польанка» – изящно и нежно.
– А ты знаешь, почему «полянка»? – спросил тогда я.
– Нет. Наверное, потому, что красиво, наверное, потому, что на ней узоры переливаются, как цветы на полянке, как полянка в лесу…
– Ничего подобного. Эту бабочку назвали по имени Теодора Поляновского, Теодора Федоровича, такое вот странное имя.
– Да? – произнесла Люцина рассеянно, поглаживая тонкими длинными пальцами нежнейший ворс «полянки». – Это интересно. Польановский.
Ей это было совершенно неинтересно, она вновь оцепенела, а мне хотелось рассказать Люцине о Поляновском, мне хотелось доказать ей, что Поляновский некрасив, скучен и зануден, неосмотрителен и даже глуп. Что его отличает от прочих смертных удивительная настойчивость, упорство муравья, цепкость бульдога и способность к самопожертвованию ради дела, даже если это для других смертных и яйца выеденного не стоит. Хотя кто может рассудить, что важнее в нашем перепутанном, сложном мире? Хорошо было жить в тихом, провинциальном двадцатом веке, когда все было ясно, Ньютона почитали за авторитет и Евклида изучали в школах, когда люди передвигались с черепашьей скоростью на самолетах, а на маленьких полустанках притормаживали ленивые поезда. Теперь о тихой глади того времени могут лишь мечтать бабушки, а внуки, как и положено внукам, не дослушивают медленных бабушкиных рассказов, убегают, улетают… Наверное, я старею, иначе чего это меня тянет в спокойное прошлое?
Поляновский сочетал в себе скорость и решительность нашего времени с настойчивой последовательностью прошлого века. Он идеал, выпавший из времени и чудом державшийся в пространстве.
Меня вызвал к себе начальник шахты Родригес и сказал:
– Ли, к нам приехал гость. Гостю надо помочь. Поведешь его в шахту?
– Поздно, – отказался я. – Со вчерашнего дня шахта закрыта, и ты знаешь об этом лучше меня. Со дня на день пойдет вода.
– Особый случай, Ли, – объяснил Родригес, прикрывая правый глаз. – Познакомься.
И тут я увидел в углу человека, который сидел, сложившись, наверное, втрое, и глядел в землю. Но первое впечатление было обманчивым. Он только ждал момента, чтобы броситься в бой. Он уже сломил несгибаемого Родригеса и намеревался подавить меня.
– Здравствуйте, – поздоровался он, разгибая один за другим не по размеру подобранные суставы. – Меня зовут Поляновский, Теодор Федорович. Слышали?
Он не сомневался, что я слышал. Я не слышал. В чем и признался.
– А вот я о вас слышал, – выговорил он с некоторой обидой. – Родригес сказал мне, что вы лучший разведчик в шахте, что вы знаете ее как свои пять пальцев. И что вам сейчас нечего делать, правильно?
– Начальнику лучше знать, – сказал я.
– Теперь, когда я вас увидел, я тоже в этом не сомневаюсь, – объявил Теодор голосом экзаменатора. – И я на вас надеюсь.
Я повернулся к Родригесу и изобразил на лице полное недоумение. Этот Теодор мне не понравился. И вообще у меня была свободная неделя, я намеревался съездить в горы.
– Вы слышите, – вещал Теодор, уткнув в меня могучий нос, которому было тесно на узком лице. – Я на вас надеюсь. Вы моя последняя надежда. Родригес почему-то не желает пускать меня в шахту одного.
– Еще чего не хватало, – возразил я. – Вы оттуда живой не выберетесь.
– Я вас предупреждаю, – заявил тогда Теодор, – что все равно пойду в шахту. Хоть один. И если я там погибну, вся ответственность, я имею в виду моральную ответственность, ляжет на вас.
Он извлек из кармана громадную ладонь, отогнул массивный указательный палец, чтобы ткнуть им в Родригеса. И в меня.
– Простите, профессор, – сказал Родригес с не свойственным ему пиететом. – Если бы заранее знать о вашем приезде, мы бы предупредили, что ни в коем случае не даем согласия на спуск в такое время года. Прилетайте к нам через три месяца.
– Мне нечего здесь делать через три месяца, и вы об этом знаете, – заявил Теодор. – Мне нужно побывать в шахте сегодня или завтра.
– Но ведь вода же пойдет! – воскликнул я. Мне стало жалко Родригеса. Он ни в чем не виноват. И позвал меня, чтобы кто-то мог подтвердить, что в шахту спускаться невозможно.
– Я успею, – возразил Теодор. – Я бывал в куда худших переделках. Вы не представляете. И всегда возвращался. Я же на работе.
– Мы все на работе, – сказал я. Родригес перебирал на столе какие-то бумажки. Борьба с Теодором легла на мои плечи.
– Но если я не пойду в шахту, то не состоится открытие.
– У нас в шахте уже все открытия сделаны.
– Да? Что вы понимаете в энтомологии?
– Ничего.
– Тогда как вы можете утверждать, что все открыто?
Он раскрыл папку, зажатую у него под мышкой. Там, между двумя листками прозрачного пластика, лежал, словно великая драгоценность, кусок крыла бабочки. С ладонь, не больше. Он был глубокого синего цвета, но я-то знал, что стоит повернуть его на несколько градусов – и окажется, что он оранжевый, а если повернуть дальше, то он позеленеет, потом вспыхнет червонным золотом.
