В Вяземском саду пропала скамейка. Вчера стояла на месте, а сегодня — нет как нет — словно её никогда и не было. Вряд ли бы кто заметил исчезновение одной-единственной скамейки, всё-таки в саду их более, чем достаточно, но то, что нет этой — расстроило многих. Это была уникальная скамья. И не потому, что на ней восседала какая-нибудь заморская знаменитость, и не потому, что её изукрасили художники-граффитисты, и не потому, что инженеры её спроектировали по особой конструкции. Нет, на вид она была самая обыкновенная. Только располагалась не там, где положено — на аллее, а в глубине сада, прямо на газоне, под сенью тополей, где всегда тень и тишь: детская площадка в одном углу сада, футбольное поле — в другом, собачники гуляют совсем в стороне. А наверху — кто-то подвесил скворечники, птички порхают, ветерок — идиллия, а не место. Наверное, много лет назад и пропавшая скамейка стояла на аллее, среди своих сестёр, но кипящая адреналином молодёжь перетащила её сюда по наитию, чувствуя, что уж больно место для отдыха удобное.
Понятное дело, что из всех скамей эта пустовала реже всего. Даже в жгучий зной, когда в саду всего пара человек, ибо чуткие к жаре северяне попрятались по своим норам, куда не проникает солнце и где дует благословенный вентилятор, эта пара человек будет сидеть не на какой-то другой, а именно здесь — на обособленной от других скамье — в глубине сада.
Дома мне пишется плохо, поэтому для литературной работы я совершаю вылазки на природу. Вордомарательный сезон обычно начинается в середине апреля, когда температура поднимается градусов до 12, а заканчивается — в октябре, когда ходить ещё не холодно, но если сядешь на улице, то зябнешь даже в шерстяных перчатках, просидев с нетбуком на коленях едва ли 15 минут. Посему стараюсь урвать каждый день нашего короткого лета. Однако, в этом году привалило денежной работёнки, требующей обязательного присутствия в помещении, так что сезон начался на пару месяцев позже обычного.
Разумеется, посещая Вяземский сад, мне хотелось попасть на ТУ САМУЮ СКАМЬЮ, хотя обычно она оказывалась занята. На этот случай у меня всегда с собой имеется туристский коврик, но на земле сидеть не так удобно, как на скамье, поэтому я стала вылезать в сад всё раньше и раньше, пока не подгадала время, когда скамья окажется пустующей, и я смогу единолично её занять. Поставив рюкзак с одной стороны, сумку — с другой, и встречая каждого проходящего грозной миной, на которой русским по-белому написано: «Осторожно! Злая собака!» — так чтобы любому дуболому-курильщику, желающему присесть рядом, стало ясно: эта тётка не только не хочет ни с кем общаться, но тщательно оберегает свою территорию, поэтому себе дешевле пройти мимо.
Но, занимая в собственное пользование любимую скамью, я недооценила коварную бабскую натуру и изобретательность местных старожилок. Правда, в первый день они меня тронуть не решились. Я от души расписалась страниц на десять и почти не замечала, как сужающимися кругами вокруг моей скамейки движутся сомнамбулические тени живущих в окрестных домах тёток. Но когда я заняла скамью и на следующий день, они такого коварства не вынесли. Мне не удалось в этот раз поработать и часа, как рядом со мной очутилась преклонных лет долговязая дама с рыжей шевелюрой (никогда не доверяла женщинам, красящимся хной!) и несколько надменно спросила:
— Вы не переставите немного ваш рюкзак?
Я придвинула к себе рюкзак сантиметров на десять и, не отрывая взгляда от монитора, продолжала работать.
Дама недовольно поджала губы. Достала из своей сумки газетку, постелила её на край скамьи и присела. Несколько минут, примериваясь к силам противника, она молча осваивала территорию, ёрзала по газетке, вертела головой, открывала рот, словно хотела что-то вымолвить, пыталась заглянуть в мой монитор — по всему было видно было, как непросто ей не произносить ни слова. Но на моей физиономии застыло непреклонное нежелание с ней общаться. Работать становилось всё тяжелее и тяжелее, и я надеялась, что сейчас она не выдержит, сорвётся и убежит к своим подругам, прогуливающимся по аллеям. Ага, размечталась. Не выдержав и четверти часа, дама помахала кому-то из движущихся кругами рукой, и те с готовностью ринулись к скамье. Садиться на неё не стали. Зачем? И так ясно, что через пару минут они её отвоюют. Для этого и делать ничего не надо, только дать душе вволю наболтаться-насплетничаться. Бабки слёту растрещались, словно сороки. Под многоголосое и нескончаемое бла-бла-бла я собрала рюкзак и позорно убралась восвояси — расстилать туристский коврик под дальним тополем. Зверская рожа не выручила-не помогла — увы, по закону Дарвина выживает хитрейший.
Целую неделю продолжалась наша необъявленная война. Я занимала скамейку, включала плеер, нацепив предварительно наушники, а через полчаса являлись бабки и начинали без умолку тараторить. Никакой тяжёлый рок не сравнится с бандой болтливых тёток, которые заставят ретироваться кого угодно. По-моему, они испытывали удовольствие, изгоняя меня ежедневно с территории, которую считали своей. И только вековечное упрямство заставляло меня сюда возвращаться.
