Взрыв был такой силы, что его услышали не только в соседних районах, но и по всему западу столицы.
На первый взгляд, стояло самое обычное утро. Летнее утро. Под бетонной эспланадой в западной части Парижа вдруг забурлила жизнь.
Восьмого августа ровно в 7.58 поезд скоростного парижского метро прибыл на залитую белесым светом большую станцию под площадью Дефанс.
Колеса с пронзительным скрежетом медленно замерли на рельсах. На мгновение все стихло, застыло, затем металлические двери, лязгнув, отворились. Сотни мужчин и женщин в тусклой одежде конторских служащих хлынули на платформу и, расталкивая друг друга, устремились к разным выходам, чтобы добраться до одного из трех тысяч шестисот учреждений, расположенных в высоких стеклянных башнях огромного делового центра. Длинные людские цепочки облепили эскалаторы, подобно стройным колоннам рабочих муравьев, покорно бредущих на повседневную работу.
Год снова выдался жарким, и множество кондиционеров из последних сил разгоняли горячий и душный городской воздух. Большинство этих добросовестных служащих поневоле вырядились в деловые костюмы, и то и дело то один, то другой промокали лоб белым носовым платком или подставляли лицо под свежую струю новомодного портативного вентилятора.
Едва вынырнув на обширную эспланаду, всю в дрожащих облаках испарений и солнечных бликах, ряды оловянных солдатиков, словно бесчисленные рукава могучей реки, потянулись к зеркальным башням.
Ровно в восемь по всей площади разнесся звон колоколов церкви Богоматери-Пятидесятницы, приткнувшейся среди башен. Восемь протяжных ударов, как всегда по утрам, прокатились от края до края эспланады.
К этой минуте вал вновь прибывших в необъятном вестибюле башни Компании европейских вооружений со смешанным капиталом, сокращенно КЕВС, на площади Куполь достиг апогея. Одно из четырех самых высоких сооружений Дефанс вздымало свои сто восемьдесят восемь метров в ясное летнее небо горделивым символом экономического успеха. Гранитное чело и черные окна придавали ему грозный облик неподвластного времени монолита. Входящие внутрь люди казались послушными отростками единого организма, песчинками скалы, притягиваемыми гигантским черным магнитом. Башня КЕВС бросала вызов парижскому небу, словно зазнавшийся герой-любовник.
Первый этаж медленно заполнялся утренним гулом. Шесть тамбуров, пронизавших фасад, едва справлялись с бесконечным потоком сотрудников, сменявших друг друга у постов безопасности, — аккуратно вставив в щель магнитную карту, каждый из них торопился пройти через металлический турникет. Шум толпы, урчание кондиционеров и скрип лифтов сливались в какофонию звуков и уносились куда-то под потолок.
Начиналась ежедневная круговерть. Пока без сюрпризов.
Кругом привычные лица. Вот Лоран Уар, тридцати двух лет, служащий среднего звена, с бритой головой и уверенной походкой. В 8.03 он толкнул одну из больших стеклянных дверей, ведущих в эту цитадель современности. Раз в кои-то веки он пришел пораньше, впрочем, его начальник отмечал только опоздания. Сегодня он собирался провести важнейшее совещание с клиентами компании. Он всю ночь глаз не сомкнул и утром воспользовался тонизирующим кремом, хотя и не был уверен, что это поможет. Но в погоне за успехом важна любая мелочь. Он поцеловал на прощание новую подружку, еще сонную, и надел свой лучший костюм, сшитый на заказ в маленьком ателье в пригороде. Дожидаясь, сунув руки в карманы, когда, наконец, откроются широкие двери одного из лифтов, ведущих на все сорок пять этажей здания, он репетировал вымученную улыбку, которой встретит клиента.
Позади него две молодые женщины, склонившись друг к другу, вполголоса что-то обсуждали. Стефани Доллон, застенчивая одинокая парижанка, и Анушка Марек, дочь чешского иммигранта. В своих строгих костюмах они напоминали английских школьниц. Каждое утро подруги — они познакомились в кафетерии башни два года назад — вместе приходили на работу. Они встречались у выхода из метро, бок о бок шли к своим офисам, делясь сегодняшними переживаниями и вчерашними приключениями, и расставались до обеда.
В 8.04 перед серыми дверями лифтов уже толпились люди. В основном та же публика, что ежедневно, — Патрик Обер, пятидесятилетний служащий, одинокий и молчаливый, с высоким ай-кью, но ограниченными способностями к общению, заядлый курильщик, фанат телевидения, запойный читатель; Мари Дюамель, секретарша с аккуратным пучком, панически боявшаяся чужих взглядов, приходившая в ужас при мысли, что может кому-то не угодить, прежде всего своему начальнику; перебравшийся в Париж несколько месяцев назад коммерческий инженер Стефан Байи, его молодая жена сидела дома с двумя детишками, потому что в столичных яслях не нашлось свободных мест… Обычные женщины и мужчины, такие разные и такие похожие.
В 8.05 за длинной темной стойкой в приемной наконец собрался домой тот, к кому все обращались как к «месье Жану», хотя по-настоящему его звали Пабумбаки Ндинга. Затянутый в темно-синий костюм охранник-конголезец выбросил последний картонный стаканчик из-под кофе и попрощался с четырьмя сотрудницами приемной, уже захваченными утренней суетой. Он работал здесь с официального открытия башни в 1974 году, и, хотя с тех пор в здании сменилось множество компаний, по-прежнему оставался на своем посту. Его ценили за добросовестность, любезность, но главным образом — за то, что он знал гигантское сооружение со всеми его закоулками как свои пять пальцев. Он говорил про него «моя башня», помнил ее историю и все ее тайны; стоило, например, кому-нибудь из здешних служащих прийти позже обычного и с темными кругами под глазами, как он иронически поднимал брови.
