Александр СЕКАЦКИЙ
Шпион и разведчик:
Инструменты философии
1. Парадокс шпиона
Разведчик сидит у камина, в своей конспиративной квартире, время от времени шевеля угли кочергой. В кои-то веки он наедине с собой, но диалог с этим любимым собеседником не клеится. Из глубин души подступает знакомая мелодия - Степь да степь кругом - и всячески мешает подведению промежуточных итогов. Штирлиц (это, конечно же, он) пытается стряхнуть наваждение - без особого успеха.
Он думает тяжкую думу шпиона. Если прислушаться к интересующему нас фрагменту самосознания разведчика (обобщенного разведчика), можно услышать примерно следующее: двадцать лет я свой среди чужих - достаточно, чтобы начать путать тех и других. Двадцать лет конспиративной жизни и ни единого прокола. Внедрение прошло успешно, "легенда" сработана лучше не придумаешь. Маскируясь и внедряясь, я стал лучшим из лучших в своем деле; меня ценят в рейхсканцелярии как прекрасного специалиста, порядочного человека и великолепного семьянина. Для пущей конспирации пришлось в свое время жениться, и ничего не подозревающая жена стала верным спутником жизни, родила двух чудных деток, Ганса и Фрица. Каждую неделю я выхожу на связь с Центром, передаю разведданные, указываю стратегические объекты, которые следует разбомбить, и лучшее время для бомбардировок. Там меня тоже ценят присваивают очередные воинские звания и награждают орденами. Но стратегический объект "X" я в шифровках не указываю - ведь рядом дом моей тещи, а у нее часто гостят детишки. В остальном я, конечно, патриот своей страны, и напрасно наши с ней воюют, - степь да степь кругом.
Перед нами описанное еще Гегелем "несчастное сознание, пребывающее в абсолютной разорванности". Но глубина коллизии в данном случае такова, что никакое самосознание не в силах перебросить через пропасть мостик Aufhebung. Уже здесь, на уровне буквального понимания, парадокс шпиона ставит проблему, неразрешимую, как и апории Зенона.
Способ взаимодействия разведчика с враждебным окружением принципиально отличается от взаимодействия воина с врагом. Шпион есть существо, сущность которого противоположна видимости (явлению). Легко ли ему живется в этой раздвоенности, устранение которой означало бы самоуничтожение? Ответ не так однозначен, как может показаться на первый взгляд. Более того, начиная с этого пункта, аналитика шпионажа приобретает общетеоретическое значение. Разгадывая простую загадку, почему шпион шпионит и что, собственно говоря, он при этом делает, мы подходим к тайне бытия субъекта и далее к тайне самой тайны как особой степени реальности. Достаточно перечислить атрибуты шпиона, чтобы получить категориальный аппарат для описания экзистенции: маска, открытая улыбка, черный плащ, готовность слушать, явка, пароль, вербовка, провокация, диверсия... Ряд не полон, в нем представлены лишь некоторые очевидности шпионской жизни, но даже перечисленного достаточно для формирования языка описания с мощной разрешающей способностью, не уступающего, по крайней мере, языку строительной метафоры с его "основаниями", "базисами", "постановлениями", "установлениями" и т.д. Удел шпиона не менее важен, чем удел строителя, он находится в самой сердцевине вопроса об аутентичности, без разведки вообще невозможно понять природу "подлинного-во-мне", поскольку другой принципиально лишен доступа на эту территорию - только свой. Или шпион.
Наконец, интерес к теме шпиона задан в качестве эстетической универсалии: устойчивый спрос на детектив во всех его видах позволяет говорить о встроенной шпионологической составляющей фигуры читателя (реципиента текста в широком смысле). Если эротика адресована инстанции чувственности (либидо), точке ее представительства в Я, благодаря чему и возникает телесно-символический резонанс, то и детектив имеет своего постоянного адресата - "шпиона-во-мне", причем идентификации с разведкой и контрразведкой даются одинаково легко - а это значит, что они равномощно представлены в шпионологическом пространстве психики. "Шпионить" и "обезвреживать шпиона" нам приходится чаще, чем "исправлять и наказывать".
Но вернемся к реальным шпионам, вновь задавшись вопросом: легко ли им шпионст-вуется?
Ответ таков: сладость и тяжесть шпионства по-разному распределены во времени. Вся сладость отнесена к началу карьеры разведчика, а горечь, наоборот, к ее концу. Мечта "стать разведчиком" входит в структуру подростковых грез, но, не получая буквальной реализации, откочевывает в сферу эстетического, где и формирует соответствующий резонатор, внутреннего "штирлица" и "матахари". Когда Башляр говорит о своеобразных "эйдосах" в сфере внутреннего символического, позволяющих припоминать то, что было не со мной, приводя в качестве примера экзистенциал Дома или Очага (именно наличие этих внутренних эталонов позволяет нам проверить точность предъявляемого писателем "художественного образа"), то, конечно, эйдосы "штирлица" и "матахари" должны быть упомянуты едва ли не в первую очередь. Как мы увидим в дальнейшем, они отражают не только заимствованный из символического межсубъектного пространства, но и сугубо персональный опыт. Однако, прежде чем перейти к его описанию, обозначим еще раз коллизию, именуемую парадоксом шпиона: первоначальный энтузиазм разведработы, связанный с уникальным позиционным преимуществом прижизненного инобытия, с эротизмом неопознанности и ролью человека-невидимки, сменяется сначала недоумением, а затем полной потерянностью. Время размывает ориентиры, и то, что было усилителем индивидуальности - глубокая законспирированность, - оборачивается своей противоположностью - так работает Иллюзион Времени, первоисточник всякой превратности в этом мире. Практика разведок учитывает данный фактор, один из бывших чинов ЦРУ недвусмысленно указывает, что "в оценке агентурой информации, поступающей от разведчика с большим стажем, следует обязательно вводить поправку на время".* Ту же цель имеет в виду неписаное правило обновления дипломатического корпуса, согласно которому дипломат может находиться в стране пребывания не более десяти лет. Ибо наступает момент, когда опыт работы, знание страны, круг знакомств из положительного фактора становится отрицательным.
