Северная Италия. Лигурийское побережье. Июль 1593 года
Стоял яркий день. Над живописной бухтой, равной по красоте которой не сыщешь во всей Италии, а уж о других странах и говорить нечего, на вершине холма с самого рассвета в одиночестве сидел молодой мужчина. Внизу, вправо и влево от него, по берегу тянулась блаженная Ривьера с изумрудной водой, позади виднелись покрытые снегом громады лигурийских Альп.
И внешность молодого человека — его гладко выбритое лицо с приятными правильными чертами и выразительными тёмными глазами, — и его одеяние — белая полотняная рубашка, тонкие замшевые чулки, пристёгнутые застёжками к коротким штанам, и густая шевелюра аккуратно постриженных каштановых волос, с кокетливой небрежностью надвинутым набок лёгким беретом с пером — всё указывало на то, что это не простолюдин, не воин и не лицо духовного звания, а скорее придворный или человек, посвятивший себя какому-нибудь изящному ремеслу.
Случайный наблюдатель, бросив взгляд на склон холма, ни на мгновение не усомнился бы в занятии молодого человека. Очевидно, что он принадлежал к сословию художников, которых во множестве рождала Итальянская земля. Не уступая ни в таланте, ни в усердии, а лишь в скромности и удаче титанам Микеланджело, Рафаэлю, Леонардо, Тициану, они тысячами трудились в городах христианского мира, строя и украшая соборы и дворцы, высекая статуи, создавая полотна. Перед ним, опираясь треногой на кочки, стоял складной мольберт с закреплённым на доске листом рисовальной бумаги. Ещё несколько листов валялись рядом, придавленные камнем. Устремив взор вниз, на бухту, мужчина лебединым пером бойко набрасывал на бумагу раскинувшийся под ним пейзаж: великолепный город, полный мраморных дворцов и обнявший бухту обширным амфитеатром по равномерно спускающемуся склону гор. Время от времени он макал перо в маленькую склянку тёмного цвета для хранения чернил, что стояла у него в ногах; иногда менял перья, доставая их из небольшого футляра.
Но если бы сторонний наблюдатель встал у художника за спиной, чтобы поглазеть, как тот рисует, и восхититься его талантом, то, мягко говоря, он бы обомлел! Дело в том, что от вождения пером на листах ничего не появлялось! Ровным счётом ничего! Кроме влажных бесцветных линий и пятен, которые к тому же весьма быстро подсыхали.
Перо ходило взад-вперёд. Раз! Художник подвёл черту. Затем, бросив внимательный взгляд на бухту, что-то подрисовал. Высунул язык, нахмурил брови. Но перо по-прежнему не оставляло следов! Пусто! К чему это усердие? Что за странное баловство — симулировать рисование?
Тем не менее, вопреки видимой бесполезности своей работы, молодой синьор, напротив, ещё усерднее и чаще макал перо в пузырёк и ещё старательнее водил им по бумаге. Более того, он время от времени брал линейку и что-то замерял то на листе, то в воздухе, прикладывая линейку к глазу по вертикали и по горизонтали, щурился, что-то бормотал себе под нос.
Так продолжалось долго. «Симулянт-художник» менял листы и делал новые невидимые зарисовки одного и того же пейзажа. Изредка поднимал лежавшую у ног круглую флягу и, поднеся её ко рту, делал большой глоток.
В середине дня он ненадолго прервал своё странное занятие и, улёгшись на спину, уставился в голубое небо, лениво пожёвывая белую хлебную корку. Отдохнув, поднялся и обошёл вершину холма, удостоверяясь, что кругом по-прежнему безлюдно. Солнце ещё стояло высоко, но уже не так припекало. Он решил поторопиться, чтобы успеть закончить рисование до наступления сумерек.
Молодой человек вернулся к мольберту, пошарил в большой потёртой кожаной сумке, извлёк из неё свинцовый карандаш и снова принялся за дело. С теми же листами. Но на этот раз на них стало кое-что проявляться. Вот большая удобная гавань, со стороны моря защищённая молами. Гавань заполнена множеством парусников, галер и лодок. Вот маяк. Вот узкие маленькие улочки возле гавани. Купол Сан Сиро, башня главного собора, череда дворцов.
В зарисовках тем не менее отсутствовали некоторые детали, которые чётко просматривались в живом пейзаже. Двойная линия укреплений окружала город. Высокие пункты возвышенности защищены башнями и редутами, многие из них покрывали строительные леса. На западе от маяка начинался и шёл по возвышенности на восток широкий вал. Поднимаясь и опускаясь, он тянулся вокруг города на полтора десятка километров. В некоторых его точках строились мощные форты. Рядом с гаванью расположилась обширная «дарсена» — арсенал, в котором стояли боевые галеры. Но молодой человек упорно не желал всё это замечать, будто вид укреплений оскорблял его эстетические чувства.
Так он работал над дюжиной листов, пока не стало смеркаться. Тогда он встал, выдолбил в земле ямку и вылил в неё остаток жидкости из пузырька. Затем уложил листы в большую папку, собрал вещи и побросал их в сумку. Мольберт сложил, перекинул его на ремне за спину и, бросив последний взгляд на бухту, двинулся по вершине холма к тропинке, по которой спускался проворной, пружинящей походкой хорошо натренированного человека. Он был высок, прекрасно сложен, широкоплеч. Свои странные зарисовки художник делал уже не в первый раз и в разных местах. С переносным мольбертом за спиной, с неизменной кожаной сумкой, он появлялся и в Неаполитанском вице-королевстве, и в Сицилийском, и в Ливорно, и в Пьемонте, забирался даже во Францию и Швейцарию — всюду, где сооружались новые крепости и форты.
