Бой начался утром. По-европейски обученные войска, прошедшие за ночь по пустыне несколько десятков километров, столкнулись на рассвете с многочисленными отрядами африканцев.
Весь день с небольшими промежутками гремели пушки, рвалась в воздухе с визгом шрапнель, стрекотали пулеметы, грохотали ружейные залпы. Арабы дрались отчаянно, и не раз казалось, что победа достанется им. Но к вечеру их ряды дрогнули и бросились в отступление, которое перешло в паническое бегство. Противники некоторое время преследовали их, а потом, подобрав своих раненых и убитых, ушли туда, откуда пришли.
В то время, когда шло преследование разбитых арабов, общее сражение распалось на отдельные маленькие бои и схватки. Преследовавшие, рубя и коля убегавших, расстроили собственные ряды.
И вот, когда все было кончено, на том месте, где произошла кровопролитная битва, еще бродили отдельные отбившиеся от отряда группы солдат-победителей, торопясь поскорее примкнуть к своим ушедшим в лагерь под Гомсом товарищам. Но это оказалось не таким легким предприятием: близилась ночь, темнело, а местность была такова, что в ней легко было заблудиться.
На вечерней заре по буграм и рвам брела группа из трех человек в мундирах итальянских пехотинцев «берсальеров» — один молодой офицер и два рядовых. Офицера звали Руджеро Дориа — он имел чин лейтенанта. Солдаты Раймондо Дарти и Блевио Блеви принадлежали к роте этого офицера. Все трое принимали горячее участие в бою днем и в преследовании вечером, выдержали не одну горячую схватку с нападавшими бедуинами, отбились от товарищей, потеряли дорогу и теперь блуждали по пустыне, не зная, куда идти.
— Стойте, ребята! — обратился офицер к рядовым. — Ничего не поделаешь: придется ночевать здесь! Скоро совсем стемнеет. Блуждая во мгле, мы можем наткнуться на бедуинов.
— Ничего не поделаешь! — эхом отозвались солдаты. — А только где же мы будем ночевать, синьор лейтенанта?
— Поищем, что-нибудь найдем. Посмотри-ка ты, Раймондо. У тебя глаза как у кошки: кажется, ночью даже лучше видишь, чем днем.
— Синьор лейтенанта! Вижу пещеру в скалах. Может быть, там спрячемся? — предложил солдат.
— Да, пещера подошла бы! — отозвался лейтенант Дориа. — Одно только: не занята ли она раньше нас какими-нибудь другими обитателями?
— А мы сейчас произведем разведку! — предложил второй солдат, Блевио Блеви. — Вы оставайтесь здесь, прикрывайте тыл, ваше благородие. Раймондо толстяк: он составит центр. А я в авангарде…
— Нет, так не пойдет! — ответил офицер. — Идти, так идти всем вместе. В тылу у нас неприятеля не видно. Единственная опасность может грозить именно в пещере. Лучше не разбиваться…
— Как прикажете! — согласился берсальер. — А только все-таки пустите меня лучше вперед! Вы — офицер, я — простой рядовой. Конечно, если нарвусь — для меня неприятно. Но на войне один офицер целой роты рядовых стоит… Офицера в бою беречь надо. Прикрывать хотя бы собственным телом. Я порядок знаю. Разрешите, синьор лейтенанта! Так лучше будет…
Но молодой офицер отказался согласиться с доводами бравого рядового, и потому пришлось подчиниться решению лейтенанта. Все трое, крадучись, кое-где пробираясь среди камней, ползком, прошли до того места, где в груде скал чернела дыра. Это был вход в небольшую пещеру, пол которой оказался занесенным мягким тонким песком пустыни. Опасения встретить врага в пещере не оправдались: она была пуста. Только кучка золы свидетельствовала о том, что когда-то в этой пещере кто-то разводил огонь.
Отставшие расположились на ночлег, условившись сторожить по очереди. Но не успели они задремать, как в пустыне, на том месте, где днем шел кровопролитный бой, замелькали многочисленные огоньки.
— Что это может быть, ваше благородие? — вполголоса осведомился Блевио Блеви.
— Не знаю. Надо посмотреть!
Он вынул из футляра свой великолепный полевой бинокль, кончиком платка протер стекла от пыли и стал смотреть…
— Арабы подбирают раненых! — тихо, взволнованным голосом вымолвил он. — Хотите вы, ребята, посмотреть?
Солдаты по очереди посмотрели в бинокль. Полная трагизма картина представилась их взорам: группы людей с факелами в руках бродили по пескам пустыни, время от времени поднимая одно за другим тела, усеявшие большую равнину.
— Смотрите. Женщина! — протягивая офицеру бинокль, шепотом вымолвил Раймондо Дарти. — Может быть, мать сына разыскивает…
И из его груди вырвался легкий вздох: и у него была мать… Там, далеко, за морем. Далеко от полей битв…
Снова присмотревшись в бинокль, офицер ясно увидел темную женскую фигуру, бродившую по полю смерти. И его взор затуманился.
Однако огоньки скоро погасли: уборка трупов кончилась. Воцарилось спокойствие. Только откуда-то издали чуть слышно доносился заунывный лай собак и смутный гул.
Мало-помалу усталость взяла верх над волей: итальянцы, не исключая и часового, заснули. Во сне все трое грезили о родной стороне, о ее голубых горах и ласковом море, о своих близких. А офицеру почему-то всю ночь грезилось красивое женское личико и ясные глаза с чистым девичьим взором…
Проснулись берсальеры на рассвете и, недолго думая, порешили сейчас же пуститься в путь; они знали, что их войска, разбившие арабов, намеревались вернуться к морскому берегу. Таким образом, каждый час запоздания отдалял отбившихся солдат от их товарищей и подвергал все большей и большей опасности попасть в руки арабов.
