Утром 22 декабря 1798 года, то есть на другой день после только что рассказанных событий, многочисленные группы людей с первыми лучами солнца собирались перед афишами с королевским гербом, расклеенными ночью на стенах Неаполя.
Эти объявления содержали указ, возвещавший, что князь Пиньятелли назначается наместником королевства, а генерал Макк — военным наместником.
Король обещал вернуться из Сицилии с мощным подкреплением. Страшная истина открылась наконец неаполитанцам: король, по обыкновению трусливый, покинул свой народ, как прежде оставил армию. Только на этот раз, спасаясь бегством, он ограбил столицу, увезя с собой все шедевры искусства, собранные в течение века, и все деньги, какие он нашел в казне.
Народ в отчаянии бросился к гавани. Суда английской флотилии, удерживаемые встречным ветром, еще стояли на рейде. По вымпелу, развевающемуся на мачте, можно было узнать судно, на котором находился король. Как мы уже говорили, это был «Авангард».
К четырем часам утра, как и предполагал граф фон Турн, ветер действительно немного утих и море стало спокойнее. Проведя ночь в доме смотрителя гавани, где невозможно было даже обогреться, беглецы снова пустились в путь и с трудом достигли флагманского судна.
Юные принцессы проголодались и поужинали солеными анчоусами с черствым хлебом, запивая их водой. Принцесса Антония, младшая из дочерей королевы, упомянула об этом в своем дневнике[1], который лежит сейчас у нас перед глазами, и описала страх свой и своих августейших родителей, пережитый ими в ту ужасную ночь.
Хотя море все еще гневно бурлило и в гавани было небезопасно, архиепископ Неаполитанский, бароны, магистраты и посланцы от народа разместились в лодках, за большие деньги договорившись с наиболее отважными гребцами, чтобы те доставили их к королевскому судну: они хотели умолять короля вернуться в Неаполь, обещая ему защищать город до последнего карлино, до последней капли крови.
Но король согласился принять одного лишь архиепископа монсиньора Капече Дзурло, который, несмотря на горячие просьбы, сумел добиться от короля только одной фразы:
— Я доверяюсь морю, потому что земля меня предала.
Среди множества лодок была одна, несущая одинокого пассажира. Этот человек, весь в черном, сидел, опустив голову на руки; время от времени он приподнимал бледное лицо и устремлял растерянный взгляд в сторону корабля, служившего убежищем королю, как бы соразмеряя разделявшее их расстояние.
Королевское судно, как мы говорили, было окружено лодками, но этой лодке с единственным пассажиром все уступали дорогу, так что перед ней возникало подобие коридора.
Однако нетрудно было заметить, что не излишняя почтительность, а, напротив, глубокое отвращение было тому причиной.
Лодка с одиноким пассажиром приблизилась к нижней ступеньке трапа, спускавшегося с корабля. Там стоял часовой в форме английского флота, имевший приказ никого не пускать на борт.
Но человек настойчиво просил, чтобы ему даровали милость, в которой отказывали другим. Его упорство привлекло внимание одного из офицеров.
— Сударь, — крикнул тот, кому отказали в просьбе позволить ему взойти на корабль, — не будете ли вы так добры передать ее величеству королеве, что маркиз Ванни просит о чести быть принятым на несколько минут!
Ропот возмущения поднялся со всех лодок.
Если король и королева, только что отказав в приеме магистратам, баронам и выборным от народа, примут Ванни, это будет оскорблением для всех.
Офицер передал просьбу Нельсону, и тот, знавший фискального прокурора, по крайней мере, по имени и осведомленный об отвратительных услугах, оказанных королевской власти этим чиновником, передал королеве эту просьбу.
Через минуту офицер снова подошел к трапу и крикнул по-английски:
— Королева больна и не может никого принять.
Ванни, не понимавший по-английски или делавший вид, что не понимает, продолжал цепляться за трап, от которого караульный снова и снова его отталкивал.
Подошел другой офицер и повторил ему отказ на ломаном итальянском.
— Тогда попросите короля! — крикнул Ванни. — Не может быть, чтобы король, которому я так преданно служил, отказался меня выслушать!
Офицеры стали советоваться, как им поступить, но в эту минуту на палубе появился Фердинанд, провожавший архиепископа.
— Государь, государь, — вскричал Ванни, завидя короля, — это я! Я, ваш верный слуга!
Король, не отвечая Ванни, поцеловал руку архиепископу. Архиепископ спустился по трапу и, поравнявшись с Ванни, отстранился, стараясь не коснуться его даже своей одеждой.
Это проявление отвращения, в котором было столь мало христианского, было замечено людьми в лодках, встретившими его гулом одобрения.
Король мгновенно уловил это настроение и решил извлечь из него пользу для себя.
Это было еще одной низостью, но Фердинанд уже перестал считаться с такими вещами.
— Государь, — повторил Ванни, обнажив голову и простирая к королю руки, — это я!
— Кто это «я»? — спросил король гнусавым голосом, каким он обычно произносил свои плоские шутки, что придавало ему сходство с пульчинеллой.
— Я, маркиз Ванни.
