К выходу из фургона для перевозки заключенных меня подвел офицер полиции. Наверное, все потому, что на голову мне надели какой-то мешок, а руки заковали в стильные наручники после длительного и не самого плодотворного допроса в тесной комнатушке. Странная складывалась ситуация. Офицер остановился, снял с меня мешок. Серое туманное утро дарило тусклый свет, но я все-таки сощурилась от непривычки. Меньше всего сейчас хотелось думать, во что после таких перипетий превратились мои волосы. Жить в отрицании вообще приятно.
Офицер кивнул, разрешая мне выйти. Я опустила голову, шагнула на землю и тут же споткнулась. Не потому, что на ногах были какие-то цепи. Вовсе нет. Но я три дня провела в темной комнате для допросов, после чего, видимо, заслужила мешок на голове, пока меня окольными путями везли по городу, чтобы я ненароком не догадалась, куда мы едем. И благодаря этому заработала полную дезориентацию в пространстве. Кто бы знал?
Слава богу, офицер держал меня под локоть и не дал упасть. Едва я обрела почву под ногами, сразу дернулась, вырываясь из его пальцев. Что тут скажешь? Терпение было на исходе. Обвинений мне не выдвигали, но продержали в участке три дня. Никаких звонков. Никаких адвокатов.
А у меня, между прочим, есть права!
По крайней мере я всегда так думала. Благодаря закону о создании Министерства национальной безопасности и тому факту, что, в очередной раз пытаясь помочь раскрыть преступление (кошмарный взрыв на вокзале Юнион Стейшн в Чикаго), я установила личность известного террориста, власти имели право держать меня взаперти сколько им вздумается. По всей видимости, я пребывала в шаге от длительной ссылки в Гитмо[1].
Чтобы сориентироваться на новом месте, офицер дал мне ровно три секунды, после чего повел мимо стоявших тут и там полицейских машин. Мигалки молча отбрасывали свет на ломкие замерзшие деревья. Из города мы однозначно уехали. Наверное, это был какой-то богатый благополучный пригород. Я тоже жила в пригороде, но от этого так и веяло молодыми семьями, где у каждого хорошая работа. Мамы в родительских комитетах, дети в команде по лакроссу… В моем пригороде таким и не пахло.
Приподняв желтую ленту (такими обычно обозначают место преступления), коп снова мне кивнул и, когда я нырнула под нее, повел дальше мимо нескольких офицеров в форме. Они стояли небольшой группой перед маленьким домиком. Из тех, что с белыми заборчиками и разноцветными клумбами вдоль границ участка. Только сейчас стояла зима, и то, что осталось от цветов, спало мертвым сном под хрустящим слоем свежевыпавшего снега. Копы глазели на меня и тихо переговаривались. В морозном воздухе их дыхание превращалось в белые облачка. На этом месте плотным одеялом лежала тяжесть, никак не связанная с густой серостью утра.
Здесь что-то произошло.
Что-то очень плохое.
Внезапно меня осенило. В груди все сжалось, и я опять чуть не споткнулась. Это была проверка! Они хотели посмотреть, что я умею делать. Понять, лгу я или нет. Хотя скорее им хотелось убедиться, что я в сговоре с какой-то террористической организацией. Не надо было посылать в полицию Чикаго записку с сообщением, кто заложил бомбу. Разумеется, я послала ее анонимно, но такие жуткие дела сразу становятся достоянием общественности, и власти из кожи вон лезут, лишь бы во всем разобраться. Я всегда была предельно осторожна. Никаких отпечатков пальцев на бумаге. Самый обыкновенный принтер. Конверты, которые продаются в любом магазине канцтоваров. В текстах не использовала ни выражений, ни слов, которые могли бы намекнуть на конкретную местность. Не оставляла ДНК, потому что никогда не лизала конверты. Даже адреса на них печатали прямо в почтовой службе. Что же меня выдало? Где я напортачила? Как меня нашли?
Как бы то ни было, я попалась. Наверное, дома перевернули все вверх дном, пока искали улики, но в это время меня уже заковали в наручники и на всех парах везли в участок. Я тут же потребовала адвоката, но оказалось, это бесполезно, когда в расследование вмешивается нацбезопасность. Вычеркнутые из жизни три дня — лучшее тому доказательство.
Сначала я наотрез отказывалась говорить. Бога ради, кто бы мне поверил? Но через тридцать три с половиной часа, в течение которых мне задавали одни и те же вопросы, а ваша покорная слуга так и не проявила желания сотрудничать, меня посадили в камеру и, кажется, забыли. На третий день, а может быть, и ночь, вытащили, и допрос начался заново. Прошло еще двенадцать часов, и я сдалась. Почти. Намела на правду тонны ерунды, отчего казалось, будто я шучу, рассказывая, что могу вернуться во времени на двадцать четыре часа и увидеть, что происходило до и во время преступления. Но как только эти слова сорвались с моих губ, кто-то за односторонним зеркалом потребовал свернуть вечеринку. Допросы прекратились, а уже через полчаса меня в наручниках и с мешком на голове буквально затолкали в фургон.
Мы шли по заснеженному тротуару, и вдруг я услышала глубокий голос. Перестав смотреть на красную дверь, украшенную красивым венком, я перевела взгляд на группу мужчин. Кто-то из них был тем самым голосом из-за зеркала. Я мигом узнала гладкий тембр с намеком на нетерпение, приправленное здоровой долей ярости.