Шмель описывал круги над жасмином лениво и медленно до такой степени, что если еще чуть помедленнее — упадет. Потому и жужжание у него получалось низкое, тягучее, рокочущее — словно где-то вдали летит тяжелый бомбардировщик.
Улица престижного коттеджного поселка Кулебякино казалась вымершей. Трава размеренно прилегла на газонах. Листва печально поникла. Белоснежные коттеджи и монстры красного кирпича казались одинаково раскаленными. Ни одной живой души — даже кошек нет, хотя кулебякинские кошки славились своей многочисленностью и невосприимчивостью к климатическим капризам.
И если бы какой-нибудь (сумасшедший, скорее всего) наблюдатель обвел глазами пространство вокруг себя, он решил бы, что поселок Кулебякино вымер… ах, нет! На веранде одного из коттеджей наметилось некоторое движение.
Коттедж был даже и не коттедж, а нормальный такой дом. Типичная дача тридцатых годов прошлого столетия, только, разумеется, основательно подреставрированная, утепленная и вполне себе цивилизованная — на окнах ящики кондиционеров, по фасаду утопленные в землю фонари, стеклопакеты. Однако стиль не изменился — и дом выделялся среди своих соседей, словно белый лебедь среди белых гусей.
Шевеление на веранде производили два громадных веера из китайской рисовой бумаги. Веерами обмахивались две очаровательные особы, при взгляде на которых все тому же гипотетическому чокнутому наблюдателю наверняка захотелось бы перекреститься и вглядеться повнимательнее.
Особы носили одинаковые белые льняные платья с целомудренно высокими горловинами и широкими вышитыми рукавами, на головах у них красовались одинаковые соломенные шляпки с искусственными незабудками, а руки — с ума сойти! — были затянуты в две пары настоящих кружевных митенок.
Особам вместе сравнялось сто восемьдесят восемь лет. Сестры-близнецы Серафима и Аглая Кулебякины, дух и гордость поселка Кулебякино, его суть, история — и божье наказание.
Застав царя, пережив Временное правительство, большевиков, меньшевиков, НЭП, троцкистов, войну, врачей-убийц, сталинских опричников, восторженных шестидесятников, застойную интеллигенцию, ветра перестройки и эпоху перемен, Серафима и Аглая (в принципе Владимировны, но так их никто почти никогда не называл) даже и глазом не моргнули, когда на соотечественников обрушилась рыночная экономика. Согласитесь, когда есть с чем сравнивать…
Они появились на свет девяносто четыре года назад с разницей в четыре минуты, что и повлияло на характеры сестер. Условно старшая, Серафима, всю жизнь была женщиной-вамп, работала на руководящих должностях, сменила пятерых мужей, в итоге всех их пережив, и даже обзавелась тремя детьми, которые, в свою очередь, обеспечили их с Аглаей таким количеством любящих внуков и правнуков, что о размерах пенсии можно было не волноваться.
Аглая, младшая, пребывала в статусе старой девы, но по едкому замечанию Серафимы, «старой девы условно», ибо замуж не вышла по единственной причине: не могла выбрать верную кандидатуру. Просто не успевала — в силу природной влюбчивости меняя любовников, как перчатки. Впрочем, это было слишком давно…
Так или иначе, но обе очаровательные дамы прожили в Кулебякине всю свою жизнь, знали все обо всех, живости характера и остроты зрения не утратили, а уж об их языках лучше и не вспоминать! И не дай боже на эти языки попасться!
Обожаемые правнуки значительно обогатили словарный запас двух бывших гимназисток, и потому пресловутый наблюдатель мог бы окончательно спятить, услышав их неспешную беседу в этот жаркий июльский полдень…
— Жесть! Я дам дуба.
— Подумаешь, жара! Помнишь тридцать девятый? Провода плавились. Сейчас градусов тридцать пять, не больше.
— Сима, мне девяносто четыре года…
— Можно подумать, мне меньше! Я вообще старше тебя.
— В таких случаях, как наш с тобой, минуты становятся величиной несущественной. Подлей водички, будь лапочкой.
— Аглаечка, рыбка моя, протяни клешню и возьми кувшинчик сама. Меня ломает вставать.
— Злая Симка!
— Эхе-хе! Сегодня опять никто из старых кошелок не выползет из дома. Видала «скорую»? Наверняка к Мельтешинским. Вера жаловалась на давление. Конечно, будет давление, если трескать по десять пирогов с луком!
— Симочка, а у нас остались котлеты, или закажем суши?
— Глашка! Сколько раз говорить, в суши полно глистов! Они же берут сырую рыбу! Вот когда Вадим Витальич повез меня на Дальний Восток и при мне итигилы делали красную икру…
— Сима, сколько можно? Я знаю эту историю наизусть, равно как и все остальные истории. Скажи, почему ты не разрешила Сереженьке поставить кондер в гостиную?
— Потому что кондер — это смерть для старой перечницы вроде тебя. Воспаление легких — и привет мартышке!
Аглая вздохнула и завела блеклые глазки к потолку.
— Сима, в нашем с тобой возрасте привет мартышке может произойти от чего угодно. А пуще всего от скуки. Нам ведь совершенно не о чем разговаривать. Вера заболела, у Александры Степановны гостят внуки, Женя села на свою вставную челюсть и уехала в Москву…
— Как, прямо с челюстью в…
— Сима! Она уехала к стоматологу! Ей станут делать новые неродные зубы. Короче, плакали наши четверги…
