Далеко-далеко, посреди дремучего леса, в маленькой лощине, густо заросшей лопухами и осокой, из земли пробивается маленький и очень чистый ручей. Он протекает через лес, потом выбирается на равнину, и к этому времени уже становится вполне себе широким потоком: корова перейдет, но коза уже подумает… то есть подумала бы, потому что общеизвестно, что козы думать не умеют.
Кстати, козы — вообще странные животные. У них глаза, например, как у змеи. Но змея, опять-таки, является символом мудрости, чего от коз ждать совершенно бесполезно.
И вообще, козы здесь совершенно ни при чем, ну их совсем!
Так вот, поток, через который с трудом может перебраться животное, о котором больше ни слова, через пару десятков километров превращается в широкую и полноводную реку, которая в свою очередь, в какой-то неуловимый момент доходит уж и вовсе до глобальных размеров, таких, что город, стоящий на ее берегах, автоматически становится портом пяти морей.
Откуда взялись пять морей на Среднерусской возвышенности, тоже не очень ясно, но и это нас на самом деле не интересует.
Город, стоявший на берегу реки не то двенадцать, не то пятнадцать, а не то и вовсе девятнадцать веков — с этим тоже пока некоторая путаница — сначала был красив, потом красив и велик, потом очень велик и все еще красив, а теперь разросся до такой величины, что красоту в нем надо еще разглядеть, хотя она там точно и несомненно осталась. Но, тем не менее, он живет и живет вполне неплохо. В нем все время что-то происходит, жизнь бурлит, кипит, и люди, населяющие этот прекрасный город, спешат куда-то по его улицам, ругаются то на жару зимой, то на холод летом, то на правительство, то на Самого, мечтательно вздыхают, мол, на Сейшелах такого безобразия — в смысле погоды! — не увидишь, но все равно никуда не уезжают, потому что этот город никогда никого от себя не отпускает.
Человек, однажды приехавший в этот город, а тем более родившийся в нем, еще даже не знает, что практически обречен на любовь до гроба — с этим городом.
И как всякая хорошая любовница — или строгая и властная жена — этот город переделывает человека под свою мерку. Иногда быстро, иногда — всю жизнь. Куда городу-то спешить, тем более такому здоровенному?
Историй здесь происходит масса, и проверить их достоверность полностью не представляется возможным, однако за подлинность одной из них, касающейся некой молодой женщины по имени Ольга Ланская — равно, как и за то, что означенная Ольга Ланская была настоящей красавицей со стройными ногами, белоснежными зубами и выразительными серыми глазами, — автор ручается практически головой…
Что? А, нет, зачем же своей! Голов, что ли, не хватает?
Чего? Знаете, женщина, а вам неохота слушать, так и идите себе! Дел, что ли, мало? Нет, ну до чего люди вредные бывают!
Короче говоря, история приключилась такая…
Жила-была девочка. То есть сначала ее вообще не было, а были только ее мама и папа, сперва по отдельности, а потом, путем поступления на один и тот же факультет одного и того же института, вместе. Далее по порядку следовали: веселая студенческая свадьба, проживание у родителей молодого мужа, проживание у родителей молодой жены, работа на комсомольской стройке, получение квартиры в построенном руками молодых мамы и папы (и еще восьмидесяти супружеских пар) доме… И вот тут-то наша героиня появилась на свет.
И вы удивитесь — но никаких там длинных ног, выразительных глаз и белоснежных зубов! Обычное дитя, пухлое, смешное, практически лысое, с одним зубом (не сразу, а как положено, через четыре месяца), ручки и ножки в перевязочках, коляски, пеленки, экологически чистые марлевые подгузники (а до памперсов еще ох как далеко!), потом первые шаги, косички-бантики, выпавшие разом четыре передних молочных зуба (из-за чего в первый класс ее тащили волоком всей семьей — чувство прекрасного у девочки уже тогда было сильно развито и не позволяло ей явиться первый раз в первый класс практически без зубов), потом школа — и совершенно неожиданное взросление.
Девочку звали Оля Ланская. Мама и папа ее были инженерами-технологами и лучше всего разбирались в цветной металлургии.
В детстве Оля была очаровательна, в начальной школе симпатична, в старших же классах наступила катастрофа.
Сначала грудь не росла. Все девчонки уже вовсю носили настоящие лифчики, а Оля нет. Потом грудь, наоборот, взяла и выросла — а Оля опять же нет, так что пришлось ходить ссутулившись, чтобы богатство форм не так бросалось в глаза тем малолетним негодяям, с которыми несчастной Оле Ланской выпало учиться в одном классе.
Потом были прыщи, вечно жирные волосы, падение зрения и очки, прописанные неумолимым офтальмологом в детской поликлинике, потом там же, в поликлинике, соизволили заметить, что у девочки неправильный прикус — и ко всем прочим неприятностям добавились пластинки…
Что? А, нет, не брекеты. Брекетов тогда еще не было. Когда росла Оля, были именно пластинки… Как — на что похожи?
Нет, ну в принципе эти самые пластинки работали теми же брекетами, но похожи были… Скажем, вы на Новый год открыли шампанское, сняли с него эту проволочку, которая держит пробку, а потом в задумчивости сунули ее в рот и начали жевать. И она застряла у вас между зубами. На полгода.
