Русская инфинитивная поэзия XVIII–XX веков. Антология

Русская инфинитивная поэзия XVIII–XX веков. Антология

Инфинитивная поэзия, по определению А. К. Жолковского, – это стихи, написанные в неопределенном наклонении (как «Грешить бесстыдно, непробудно…» А. А. Блока) и посвященные типовой лирической теме: размышлениям о виртуальном инобытии. Перед нами первая в своем роде антология, которая близка таким собраниям, как «Русская эпиграмма», «Русская эпитафия» или «Русский сонет», но отличается от них более формальным – поэтико-синтаксическим – принципом отбора. В антологию вошли три с лишним сотни образцов инфинитивной поэзии, от Тредиаковского до классиков прошлого века, а в комментариях к ним приводятся аналогичные фрагменты из других произведений тех же авторов, а также иноязычные источники и параллели. Для описания инфинитивных пассажей разной длины и синтаксической структуры в комментариях применяется специально разработанная система описания, исходящая из понятий «поэзии грамматики» Р. Якобсона и «семантического ореола» К. Тарановского – М. Гаспарова.

Жанры: Литературоведение, Поэзия
Серия: Научная библиотека
Всего страниц: 175
ISBN: 9785444813522
Год издания: 2020
Формат: Фрагмент

Русская инфинитивная поэзия XVIII–XX веков. Антология читать онлайн бесплатно

Шрифт
Интервал

ОБ ИНФИНИТИВНОЙ ПОЭЗИИ

1

Наброски предлагаемой Антологии, да и первые догадки об инфинитивной поэзии как особом типе поэтического письма, заслуживающем пристального литературоведческого внимания, возникли у меня в результате восхищенного, хотя несколько запоздалого (1999), знакомства со стихотворением Сергея Гандлевского «Устроиться на автобазу…» (1985):

Устроиться на автобазу И петь про черный пистолет. К старухе матери ни разу Не заглянуть за десять лет. Проездом из Газлей на юге С канистры кислого вина Одной подруге из Калуги Заделать сдуру пацана. В рыгаловке рагу по средам, Горох с треской по четвергам. Божиться другу за обедом, Впаять завгару по рогам. Преодолеть попутный гребень Тридцатилетия. Чем свет, Возить «налево» лес и щебень И петь про черный пистолет. А не обломится халтура – Уснуть щекою на руле, Спросонья вспоминая хмуро Махаловку в Махачкале.

Меня поразила, как бы это поточнее сформулировать, закономерная оригинальность интонации – одновременно и на редкость свежей, и очень внятной, определенной, даже, пожалуй, давно знакомой, а потому побуждающей к поискам своей пока неведомой интертекстуальной основы. И сразу же оказалось, что два ближайших претекста наукой уже установлены: «Грешить бесстыдно, непробудно…» Блока (1914[1]; см.: Безродный 1996: 71–73) и «Леиклос. 2» Бродского (1971; см.: Лекманов 2000):

Родиться бы сто лет назад / и, сохнущей поверх перины, / глазеть в окно и видеть сад, / кресты двуглавой Катарины; / стыдиться матери, икать / от наведенного лорнета, / тележку с рухлядью толкать / по желтым переулкам гетто; / вздыхать, накрывшись с головой, / о польских барышнях, к примеру; / дождаться Первой мировой / и пасть в Галиции – за Веру, / Царя, Отечество, – а нет, / так пейсы переделать в бачки / и перебраться в Новый Свет, / блюя в Атлантику от качки.

Оставалось, однако, ощущение недостаточности подобного точечного выявления наиболее вероятных непосредственных импульсов к созданию текста, на самом деле подспудно резонирующего с мощной поэтической традицией. В ранней статье об инфинитивной поэзии (Жолковский 2002) я рассмотрел несколько пришедших на память менее прямых, но типологически релевантных параллелей:

• длинный инфинитивный фрагмент из «Опять Шопен не ищет выгод…» Пастернака (1931):

Опять бежать и спотыкаться <…> Опять трубить, и гнать, и звякать <…> Рождать рыданье, но не плакать, Не умирать, не умирать? <…> Подслушать пенье на погосте Колес, и листьев, и костей. В конце ж <…> Распятьем фортепьян застыть? А век спустя <…> Разбить о плиты общежитий Плиту крылатой правоты <…> Всем девятнадцатым столетьем Упасть на старый тротуар;

• инфинитивную первую половину стихотворения «Февраль. Достать чернил и плакать…» (1912; № 278), обычно открывающего пастернаковские собрания:

Февраль. Достать чернил и плакать ! Писать о феврале навзрыд <…> Достать пролетку <…> Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез;

• «Тринадцать лет. Кино в Рязани…» Симонова (1941):

Из зала прыгнуть в полотно, Убить врага из пистолета, Догнать, спасти, прижать к груди <…> придумать средство <…> Чтоб хоть на час вернуться в детство, Догнать, спасти, прижать к груди;

• «Соседей» Межирова (1961):

Дышать и жить иначе, Чем живу, – Так жить, как едут эти вот на дачу <…> Так и дышать – не корысти в угоду, Вот так и жить – не ради постных щей, Так жить, чтоб много в кузове Народу. Так жить, чтоб мало в кузове Вещей. <…> Писать бы мне о Чкалове поэму, И у крыльца <…> Бить колуном по звонкому полену, И жизнь любить, покамест не умру.

На один прямой источник – инфинитивный финал послания Набокова «К князю С. М. Качурину» (1947):

Я спрашиваю, не пора ли / вернуться к теме тетивы <…> чтоб в Матагордовом Ущелье / заснуть на огненных камнях <…> с пером вороньим в волосах,

– мне указал сам Гандлевский, который не исключил и влияния инфинитивного стихотворения «быть учителем химии где-то в ялуторовске…», написанного в том же 1985 г. его старшим собратом по цеху Алексеем Цветковым:

быть учителем химии где-то в ялуторовске / сорок лет садясь к жухлой глазунье / видеть прежнюю жену с циферблатом лица / нерушимо верить в амфотерность железа / в журнал здоровье в заповеди районо

реже задумываться над загадкой жизни / шамкая и шелестя страницами / внушать питомцам инцеста и авитаминоза / правило замещения водородного катиона / считать что зуева засиделась в завучах / и что электрон неисчерпаем как и атом

в августе по пути с методического совещания / замечать как осели стены поднялись липы / как выцвел и съежился двухмерный мир / в ялуторовске или даже в тобольске / где давно на ущербе скудный серп солнца

умереть судорожно поджав колени / под звон жены под ее скрипучий вздох / предстать перед первым законом термодинамики

Обнаружение непосредственных источников «Устроиться…»[2] шло рука об руку с констатацией все более далеких интертекстуальных перекличек, заставляющих предположить распространенность и разработанность в русской поэтической традиции некого особого, инфинитивного письма (далее сокращенно – ИП)[3], способного претендовать на роль самостоятельного если не жанра, то модуса поэтической речи. В этом свете интертекстуальный статус «Леиклос» Бродского не сводится к генеалогическому посредничеству между текстами Блока и Гандлевского, определяясь соотношением с некоторыми существующими в рамках ИП типовыми вариантами.


Еще от автора Александр Константинович Жолковский
Осторожно, треножник!

Книга статей, эссе, виньеток и других опытов в прозе известного филолога и писателя, профессора Университета Южной Калифорнии Александра Жолковского, родившегося в 1937 году в Москве, живущего в Санта-Монике и регулярно бывающего в России, посвящена не строго литературоведческим, а, так сказать, окололитературным темам: о редакторах, критиках, коллегах; о писателях как личностях и культурных феноменах; о русском языке и русской словесности (иногда – на фоне иностранных) как о носителях характерных мифов; о связанных с этим проблемах филологии, в частности: о трудностях перевода, а иногда и о собственно текстах – прозе, стихах, анекдотах, фильмах, – но все в том же свободном ключе и под общим лозунгом «наводки на резкость».


Эросипед и другие виньетки

Книга невымышленной прозы известного филолога, профессора Университета Южной Калифорнии Александра Жолковского, живущего в Санта-Монике и регулярно бывающего в России, состоит из множества мемуарных мини-новелл (и нескольких эссе) об эпизодах, относящихся к разным полосам его жизни, — о детстве в эвакуации, школьных годах и учебе в МГУ на заре оттепели, о семиотическом и диссидентском энтузиазме 60-х−70-х годов, об эмигрантском опыте 80-х и постсоветских контактах последних полутора десятилетий. Не щадя себя и других, автор с юмором, иногда едким, рассказывает о великих современниках, видных коллегах и рядовых знакомых, о красноречивых мелочах частной, профессиональной и общественной жизни и о врезавшихся в память словесных перлах.Книга, в изящной и непринужденной форме набрасывающая портрет уходящей эпохи, обращена к широкому кругу образованных читателей с гуманитарными интересами.


Напрасные совершенства и другие виньетки

Знаменитый российско-американский филолог Александр Жолковский в книге “Напрасные совершенства” разбирает свою жизнь – с помощью тех же приемов, которые раньше применял к анализу чужих сочинений. Та же беспощадная доброта, самолюбование и самоедство, блеск и риск. Борис Пастернак, Эрнест Хемингуэй, Дмитрий Шостакович, Лев Гумилев, Александр Кушнер, Сергей Гандлевский, Михаил Гаспаров, Юрий Щеглов и многие другие – собеседники автора и герои его воспоминаний, восторженных, циничных и всегда безупречно изложенных.


НРЗБ

Книга прозы «НРЗБ» известного филолога, профессора Университета Южной Калифорнии Александра Жолковского, живущего в Санта-Монике и регулярно бывающего в России, состоит из вымышленных рассказов.


Единый принцип и другие виньетки

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Поэтика за чайным столом и другие разборы

Книга представляет собой сборник работ известного российско-американского филолога Александра Жолковского — в основном новейших, с добавлением некоторых давно не перепечатывавшихся. Четыре десятка статей разбиты на пять разделов, посвященных стихам Пастернака; русской поэзии XIX–XX веков (Пушкин, Прутков, Ходасевич, Хармс, Ахматова, Кушнер, Бородицкая); русской и отчасти зарубежной прозе (Достоевский, Толстой, Стендаль, Мопассан, Готорн, Э. По, С. Цвейг, Зощенко, Евг. Гинзбург, Искандер, Аксенов); характерным литературным топосам (мотиву сна в дистопических романах, мотиву каталогов — от Гомера и Библии до советской и постсоветской поэзии и прозы, мотиву тщетности усилий и ряду других); разного рода малым формам (предсмертным словам Чехова, современным анекдотам, рекламному постеру, архитектурному дизайну)


Рекомендуем почитать
Всего лишь женщина

Извечный вопрос: чего хочет женщина? По мнению автора, жизнь героини романа посвящена поиску ответа на этот риторический вопрос.


Планы Преисподней (Ад)

Ад – самое ужасное место на Земле. И ни один из нас не хотел бы там оказаться. Но не у всех это выходит из-за их деяний на земле.Вечная война добра и зла, никогда не закончится их борьба на Земле, так как весь мир сам продлевает жизнь ада своими делами.


Одна любовь

«… На следующий день Иван Алексеевич уехал. И прошло еще двадцать шесть лет.Наши старики хорошо помнят эти годы: и первую германскую войну, и революцию, и гражданскую войну, и нэп, и великий перелом в деревне. Ивану Алексеевичу многое пришлось пережить, и вот пятидесятишестилетним стариком он вернулся в родное село.Здесь от Степана Лаптева он узнал, что Стешин первый сын, Михаил, утонул, а теперь около нее вытягивается и крепчает второй сын, Василий, белобрысый, долговязый парень, глядящий на всех взрослых исподлобья и постоянно грубящий матери своим сиповатым баском.И тогда с Иваном Алексеевичем приключилось нечто странное, что бывает уделом только высоких душ, напряженно и небесследно живущих на нашей земле.


Новый дом

«… Наконец Устинья вышла.Накинув крючок, доктор быстро разделся и лег.– Черт знает что! – шепотом говорил он и не мог уснуть, томимый грешными мыслями. Он знал, что может пройти через приемную в ее комнату и не встретит отказа. Очень ясно он представил себе, как прыгнет в приемной зыбкая половица и затаенно звякнут склянки с медикаментами. – Черт знает что! – повторил он, ворочаясь на койке.Зря сболтнула у колодца Устинья. Не жил с ней доктор и даже не лез. Сначала это казалось ей странным, потом обидным. Доктор нравился ей, иногда она ловила его воровские горячие взгляды, но были они такими короткими, что Устинья даже не успевала ответить на них улыбкой.


Пушкин в 1937 году

Книга посвящена пушкинскому юбилею 1937 года, устроенному к 100-летию со дня гибели поэта. Привлекая обширный историко-документальный материал, автор предлагает современному читателю опыт реконструкции художественной жизни того времени, отмеченной острыми дискуссиями и разного рода проектами, по большей части неосуществленными. Ряд глав книг отведен истории «Пиковой дамы» в русской графике, полемике футуристов и пушкинианцев вокруг памятника Пушкину и др. Книга иллюстрирована редкими материалами изобразительной пушкинианы и документальными фото.


Михаил Булгаков: загадки судьбы

В книге известного историка литературы, много лет отдавшего изучению творчества М. А. Булгакова, биография одного из самых значительных писателей XX века прочитывается с особым упором на наиболее сложные, загадочные, не до конца проясненные моменты его судьбы. Читатели узнают много нового. В частности, о том, каким был путь Булгакова в Гражданской войне, какие непростые отношения связывали его со Сталиным. Подробно рассказана и история взаимоотношений Булгакова с его тремя женами — Т. Н. Лаппа, Л. Е. Белозерской и Е. С. Нюренберг (Булгаковой).


Моя жизнь с Набоковым

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.


Гете и Шиллер в их переписке

Литературный критик 1936 № 9.


Гурманы невидимого: от "Собачьего сердца" к "Лошадиному супу"

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Самоубийство как культурный институт

Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.


Языки современной поэзии

В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.


Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.


Другая история. «Периферийная» советская наука о древности

Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.