Богумил Грабал
Русалка
Из книги "Жизнь без смокинга"
Из школы я побежал на отмель, где стояли баржи с песком, суда, с которых песковозы - по мосткам, на тачке - выгружали из чрева корабля песок. Песковозы всегда были загорелыми по пояс, не так, как загорают те, кто голышом лежит на пляже, а как-то по-другому, от работы. Они были загорелыми, как на рекламе крема для загара. Один из этих песковозов уже давно просто околдовал меня. На груди и руках у него были вытатуированы русалки, якоря и корабли с парусами. Один парусник так мне понравился, что я захотел, чтобы у меня на груди тоже был такой же. Я уже предвкушал, как он подымает паруса на моей груди. И вот сегодня я набрался смелости и говорю:
- Такой вот кораблик, как у вас, он не смывается, он на всю жизнь?
Песковоз уселся на мостки, достал сигарету, закурил; он вдыхал и выдыхал дым, а парусник вздымался и опадал, словно плыл по волнам.
-Тебе нравится? - спросил он.
- Еще как, - отвечаю.
- Хочешь такой же?
- Ну да, - говорю, - а сколько такой кораблик стоит?
- За бутылку рома мне его нарисовали в Гамбурге, - сказал песковоз и ткнул в золотую надпись на моей матросской шапочке.
- Значит, мне надо ехать в Гамбург? - пробормотал я разочарованно.
- Еще чего, - засмеялся песковоз, - вот этот якорь и это пронзенное сердце мне сделал Лойза, который сутки напролет сидит вон там, в пивной "Под мостом". За стакан рома.
- А он может и мне нарисовать такой кораблик? - поднял я глаза.
- За два стакана, - поправился песковоз и бросил окурок; сигаретный дым, кажется, придал ему сил.
- Вам нравится курить, да? - спросил я.
- Лучше одна сигарета, чем хороший обед, - сказал он и крепко взялся обеими руками за мостки, которые вели из глубин корабля к песчаной куче на берегу. Подняв вверх ноги, он замер в стойке головой вниз, как отражающаяся в реке соборная башня, и все его вытатуированные кораблики перевернулись вверх килем. Я видел покрасневшие налившиеся кровью глаза песковоза - а потом он внезапно переломился в поясе и коснулся босыми ногами мостков, так что кораблики опять оказались мачтой вверх и опять были готовы плыть в Гамбург.
- Спасибо, - сказал я.
И побежал по отмели, в ранце за спиной у меня гремели пенал и учебники, а я бежал к мосту, где вверх по склону пыталась подняться фура с песком, которую тянули две лошади, они очень старались, из-под копыт у них сыпались искры, но воз, полный мокрого песка, был таким тяжелым, что напрасно кучер, стоя перед лошадьми, грозил им кнутом и дергал вожжи, лошади растерялись, они уже тянули воз не вместе, а вразнобой - но все ни с места. Тогда возчик принялся стегать лошадей по ногам, а потом рукоятью кнута бить их по ноздрям; прохожие облокачивались о перила и смотрели на все это с полным равнодушием. А я при виде такого позорного зрелища стал красным, потому что лошадь для меня - святое животное, глаза мои налились кровью, и я стал набирать полные пригоршни песка и швырять его в возчика, я совсем запорошил ему глаза, и он грозил мне кнутом, а я все кидал и кидал, точно свихнувшись, полные горсти песка, и возчик погнался за мной и кричал, что вытянет меня кнутом, но я уже стоял возле перил на мосту и вопил:
- Вы жестокий, жестокий! За это вы умрете от какой-нибудь гадкой болезни!
И я помчался по мосту на другую сторону, но на полпути, на середине моста, остановился, оперся о перила и подождал, пока отдышусь, пока кровь вернется туда, где она была раньше, пока я отдохну. А потом зашагал обратно, туда, где мост переходит в Мостецкую улицу, там я свернул вниз, к турецкой башне и к мельнице, миновал Фортную улицу, суд, пересек залитую лучами пополуденного солнца храмовую площадь и вошел в церковь.
В храме никого не оказалось, там было хорошо, прохладно, я начал оглядываться по сторонам, но не увидел ничего, кроме двух кружек для пожертвований возле молитвенных скамеечек. У меня опять заколотилось сердце. Чтобы успокоиться, я опустился на колени под статуей святого Антония и сделал вид, что молюсь. Склонив голову, я прошептал:
- Я хочу, чтобы у меня на груди был кораблик... за два стакана рома... мне нужны деньги, я одолжу их в церковной копилке, даю честное слово, что обязательно верну эти деньги.
Я поднял глаза и взглянул на святого Антония, который улыбался мне, сжимая белую лилию, он не возражал, а только улыбался. И я залился краской, оглянулся, а потом перевернул церковную кружку и тряс ее до тех пор, пока у меня на ладони не выросла кучка монет. Я сунул их в карман, опять встал на колени и закрыл лицо руками, чтобы отдышаться. Я слышал, как в паутине на окне шелестит от сквозняка сухой лист; снаружи доносились шаги и стук колес. Я прикидывал, не лучше ли было занять денег у господина настоятеля, но я понимал, что он бы отговорил меня, ведь я помогал звонарю, я был в церкви на подхвате, чем-то вроде служки. Кроме того, я все равно верну деньги в кружку, так какая разница? Я встал, поднял кверху палец и поклялся:
- Даю честное слово вернуть эти деньги. И даже с процентами!
И попятился вон. Святой Антоний по-прежнему ласково улыбался, и я выскочил из храма на солнце, которое так раскалило стены и крыши домов, что я почти ослеп. Когда же я утер слезы, то перепугался. Ко мне приближался толстый полицейский, сам начальник полиции пан Фидрмуц, он шагал прямо на меня, а потом остановился, и я оказался в его тени, сердце у меня забилось так, что, опустив голову, я заметил, как в ритме сердца подрагивает черная лента на моей матроске; я вытянул вперед руки и скрестил их. Начальник полиции стоял рядом со мной, разыскивая что-то в карманах, и я догадался, что он ищет наручники. Не найдя их в карманах темно-синего мундира, он сунул руку в карман брюк. Там он наконец нашел искомое: с довольным видом вытащив портсигар, он долго выбирал вирджинскую сигару, потом размял ее, достал спички, с наслаждением закурил и прошел мимо меня, неся свой огромный живот. А я широко открыл глаза и посмотрел на скрещенные руки - и мне настолько полегчало, что я опять помчался на мост. Сумка с пеналом и учебниками подпрыгивала у меня на спине, и я просунул под ее ремешки оба больших пальца, а когда я перебежал через мост, то простучал башмаками по ступеням, что вели вниз, к реке. Здесь, под пролетом моста, всегда было тихо, сюда редко кто заглядывал, разве что справить малую или большую нужду. Здесь, под шатким камнем, у меня был тайник, где я хранил чернила и ручку. Если я приходил в школу с несделанным уроком, а учитель спрашивал почему, то я отвечал, что забыл тетрадь дома. И учитель отправлял меня домой, а я, чтобы не терять времени, покупал в писчебумажном магазине тетрадку и тут, в тишине и покое, делал на коленях домашнее задание. Вот и сейчас я тоже сел и пересчитал, сколько у меня денег. Их хватило бы не на два, а на шесть стаканов рома...
