Богумил Грабал
ОТПУСК
Перевод с чешского Сергея Скорвида
Вместе с друзьями я съездил в отпуск, и по неизвестной причине нам особенно полюбился подъем по канатной дороге на Грунь. Было прохладное летнее утро, гигантская канатная петля с прикрепленными к ней креслами возносила вверх человеческие фигуры, пестрые свитера и разноцветные куртки над голыми коленками, и так как с Груни никто не спускался, застывшие фигуры с отвернувшимися от меня лицами поднимались только наверх, а оттуда возвращались лишь пустые кресла, на их спинках я различал номера и видел, что номера эти убывали, уменьшались, подъемные колесики, отвечающие за то, чтобы эти кресла не сорвались с опоры, мелодично поскрипывали, и я заметил, что число колесиков на всякой такой опоре было подчинено определенному ритму: четыре, четыре и, на каждой третьей, шесть... Итак, поднялись туда и мы, чтобы только побывать наверху, там мы пообедали и прогулялись, взбираясь на подножия скал и любуясь видом на горы, окружающие Вратную долину, а потом в креслах опять поехали вниз. И по мере того как мы спускались, горы перед нами вырастали все выше и выше, а навстречу нам поднимались другие кресла, в каждом третьем или в нескольких кряду торжественно восседали люди, и когда мы миновали друг друга, чуть ли не всякий глядел в глаза тому, мимо которого он проезжал, и теперь номера кресел, повернувших наверху канатной дороги назад и спускавшихся вниз, возрастали, увеличивались. Но при этой первой встрече с канатной дорогой я обращал внимание лишь на мелькание лиц очаровательных девушек, юношей, детей, стариков... хотя все мы, минуя один другого, опускали глаза и только в последний момент вновь их поднимали и в этот миг смотрели друг на друга, это был беглый, но такой глубокий взгляд человеческих глаз, что эта поездка с таким множеством встреч оказывалась столь утомительной, что, наверное, каждый ее участник в креслах, движущихся вверх и вниз, переходя от глаз к глазам, страшно уставал от этой игры и старался спрятать свой взор от встречных, но поток этих глаз напирал так сильно, что воздушная прогулка превращалась в исполненную надежд езду в область мечты, в своего рода кокетство высшего порядка, в этакий воскресный променад, который игрой глаз ослабляет плоть, но возбуждает дух. Поэтому внизу, когда каждый из путешествующих в таком кресле отстегивал ремень, словно на цепочной карусели, и вставал ногами на твердую землю, служитель подхватывал его кресло и не раз вынужден был помогать людям, настолько изнуренным взглядами встречных, что у них подкашивались ноги... И еще теплое кресло, вознесенное наверх механизмом подъемника, с грохотом разворачивалось, чтобы арифметическая последовательность номеров, которые на пути вниз возрастали, там, внизу, поменялась на противоположную, а затем кресло с очередным путешественником вновь устремлялось вверх.
Когда я, пьяный от людских взоров, выкарабкался наконец наружу, я увидел бетонный куб, укрепленный черными поперечинами, это оказался десятитонный противовес, за который цеплялась петля каната, тянувшегося из долины наверх, на Грунь... поперечины были выкрашены красной краской, а бетонный куб -- облупившейся черной, позволявшей видеть цвет литого бетона. И вот после этой первой поездки мои друзья, и я с ними вместе, мечтали уже только об одном: каждый день хотя бы раз да подняться в кресле наверх, а потом с нетерпением ожидать спуска вниз; нечто от прекрасной эротики было в этой поездке, прекрасной, словно меланхолический сон. Яна Сметану, художника, это путешествие настолько увлекало, что он даже похорошел, и не только тогда, когда мы брели прочь от места, где служитель помогал нам слезать с сиденья, но еще и по вечерам он непременно возвращался мысленно к этому переживанию, к этой роскоши, которую мы себе позволяли, к тому, что эти поездки погружали нас в эротические сны, которые продолжались двадцать пять минут пути наверх и столько же -- вниз, и всего за каких-то шесть крон в один конец. Ян Сметана, когда мы этак вот катались туда-сюда лишь ради этой эротики, когда спускающиеся и возносящиеся к небу девушки приближались к нам и тут же опять удалялись, так что ни одной не удавалось миновать нас, уклониться от наших похотливых глаз, от наших взглядов, точно мы шагали по проспекту, где взоры идут навстречу один другому, а потом обратно... так вот, Ян Сметана во время одной из последних поездок сказал мне, что то, что мы переживаем, это Рене Магритт, одна из его картин, когда с неба дождем сыплются кавалеры в котелках и строгих костюмах... Он по секрету поведал мне, что ему приснился сон, как будто он стоял внизу у подножия Груни и никто не поднимался по канатной дороге наверх и не ехал вниз, только непрестанно двигались пустые кресла подъемника, и тут его взору предстало шестьдесят Рене Магриттов, и они один за другим принялись усаживаться и уезжать вверх, а Ян Сметана, когда первый Рене Магритт уже устремился вниз, как раз тогда, когда первый Рене Магритт миновал последнего Рене Магритта, когда кружила вся эта вереница, захотел создать картину в честь Рене Магритта... И мне, которому теперь, чтобы уснуть, приходится принимать снотворное, и все равно я не сплю, и под утро мне являются картины, которых я пугаюсь, но, даже пугаясь, согласно киваю им, потому что ничего другого мне не остается, мне сегодня опять примерещилась та дорога на Грунь и приснились вариации сна Яна Сметаны, я видел, что никто не едет по ней ни вверх, ни вниз и канатная дорога лишь попусту громыхает и дребезжит, видел, как цифры на спинках кресел поднимаются вверх и при этом убывают... и в этот момент я заметил на самом верху Гете, а внизу, где стоял я сам, был второй Гете, в том же возрасте и так же одетый, и тут оба, подав друг другу знак, сели -- одновременно вверху и внизу -- в кресла, и я наблюдал, как оба они сближаются, еще немного, и они смогут обменяться рукопожатием... однако потом я увидел, что они разъезжаются, как это и в самом деле случилось с Гете, когда он направлялся в Италию, а навстречу ехала его же карета, возвращавшаяся назад, так что Гете встретился с самим собой и об этой странной встрече оставил запись...
