1964-й. «Роллинг Стоунз» играют на Ричмондском фестивале джаза и блюза. Вся нутряная сущность музыки завоевывает свое место под солнцем, и с тех пор она завоевала и меня. «Стоунз» стали моим искушением, и я заторчал на них.
Все присутствовавшие там просто сдались напору безостановочного первобытного бит-соблазна. Каждый в толпе знал эту музыку. Многие из них были страстными коллекционерами пластинок. Женщины тут были просто на подбор: модные, сексуальные и искусительные. Я больно ударился о каркас навеса, натянутого над местом концерта, и рано ушел прочь. Но боли я не чувствовал. Всё во мне перевернулось до мозга костей, и я знал, что буду играть с этими парнями.
2005-й. Выглянув с балкона своего гостиничного номера на миллионную толпу, ожидающую начало нашего памятного концерта в Рио, я в полной мере понял, как далеко мы зашли в своем деле. До того самого момента, пока мы не вышли на наэлектризованную сцену, сила ожидания и напоры — еще и еще — адреналина со стороны публики были просто неизмеримы. Когда я прогуливался по специально выстроенному мостку от отеля до сцены, то ощущал прилив энергии, который не в состоянии вызвать ни один наркотик. Перед нашим выходом, подобным настоящему шторму, мы пожелали друг другу удачи, и вот, как обычно говорит в таком случае Кит … «Клетка открыта!»[1]
И вот такого вот меня — спустя более чем три десятилетия после того, как я впервые увидел «Стоунз», раскачавших до основания тот блюзовый фестиваль — попросили изобразить нечто вроде истории моей жизни. Как не страшно браться за подобное дело, но я попробую изобразить каждый дом, в котором я жил все эти 60 лет, каждый населенный пункт, каждого человека и каждую вещь, с которыми я когда-либо сталкивался на пути музыки и живописи. Позвольте же мне провести вас по всем этим местам и познакомить вас со всеми этими людьми…
(Написано цыганскими чернилами)
Ронни Вуд
Моя история начинается с рисования. Мы с братьями стали первыми в семье, кто родился на суше; мои мать и отец родились на баржах в бухте Паддингтон, Западный Лондон. Они были водными цыганами, также как мои дедушка с бабушкой и их предки. Моего папу звали Артур, или Арчи, и баржа его семьи называлась «Антилопа». Мою маму звали Мерси Лия Элизабет — чаще её называли Лиззи — и баржа её семьи называлась «Восточная».
Так что я вышел из воды. Маленький теплый муниципальный домик. Лёжа в кровати, можно слышать звуки с улицы. Вот о чем-то спорит престарелая супружеская пара, проходящая мимо моего окна. Город называется Йивсли, дом № 8 по Уайтторн-авеню. Йивсли — такое место, где по ночам очень тихо, потому, что здесь мало машин. И с половины одиннадцатого вечера все заведения закрываются. По выходным в доме № 8 по ночам зажигаются огни вечеринок. Но на этой неделе, когда я уже ложился на боковую, единственным звуковым эффектом в одиннадцать часов ночи было возвращение Белль и её мужа Джорджа из «Красной Коровы». Белль была старая и высокая, Джордж — маленький и ещё старше. И вот они шли по Уайтторн-авеню на расстоянии полутора километров друг от друга и ругались во всю глотку. Она кричала ему: «Не смей со мной так разговаривать», — а я лежал в кровати и думал: «Это Белль». Минуту спустя Джордж кричал ей в ответ: «Закрой свой рот, ты, старая корова», — и я говорил себе: «Это Джордж». По ним можно было сверять часы. В моей семье любили собираться вокруг радиоточки после завтрака и слушать комедии. Этот эпизод из реальной жизни был словно продолжением программ Джимми Эдвардса «Возьми это отсюда» или Френки Хауэрда — «Тупицы» и «Жизнь с Лайонами».
Первые пятнадцать лет моей жизни дом № 8 по Уайтторн-авеню был для меня центром Вселенной, а для моих родителей — первым домом на суше. Наш муниципальный дом был размером «два на два»: наверху была маленькая кладовая, в которой помещалась одна кровать. В нашем районе её обычно называли комнатой-«коробочкой». Когда я был маленьким, мои братья Арт и Тед жили в одной спальне, родители жили в другой спальне, а я жил в «коробочке». Мой мир ограничивался этим городским поселением Йивсли под сенью аэропорта Хитроу, и до каждого, кого я знал, было от Уайтторн-авеню рукой подать. Почти все мои тетушки, дядюшки и кузины тоже жили здесь, я был просто окружен семьей. Папа был одним из 11-и детей, а мама — одной из 8-и. Рядом была кирпичная фабрика, и в семье каждого живущего в этом районе был кто-то работающий там. В противном случае кто-то работал на Большом соединительным канале, который проходил за Йивсли (например, мой папа и дедушки). Мы называли его «Выемка» — так, как прозвали его ирландские рабочие, которые рыли землю на его постройке.
Мой дедушка Сильвестр Вуд работал на лодках. Это был маленький человечек, одетый как чикагский гангстер-денди: мягкая фетровая шляпа, жилет, часы на цепочке и гвоздика за отворотом пиджака. Его буксир назывался «Фаснет», и каждый день он тянул за собой 5 или 6 барж с песком и балластом из Йивсли в Лондон для строительных нужд. Одной из его жён была тётя Фиби — я говорю так, потому что недавно узнал, что у него их было несколько. Мой дядя Фред, один из братьев моей матери, рассказал мне, что Сильвестер любил «немного оттянуться», и у него была вторая семья дальше по каналу — на Стрэтфорде-на-Эвоне, и, скорее всего, третья — в Манчестере.
